Лана Барсукова - Сочини мою жизнь [litres]

У Тани задрожали губы. Сотрудница банка впервые видела, чтобы люди так бурно реагировали на денежные поступления. «Наверное, от счастья плачет, вот дура», – подумала она не без зависти.

Многоточие, обещающее продолжение, завихрилось, смесилось в комок, похожий на жирную и окончательную точку. Только в этот момент Таня поняла, что надеяться больше не на что, что Лукич не позвонит. Никогда. Он рассчитался с ней, подвел итог, завершил эту историю. И сделал это как истинный бизнесмен, с помощью банковской проводки.

Вернувшись из банка к себе в кабинет, Таня сняла со стены плакат с изображением собора Василия Блаженного, скатала его в трубочку и засунула за редакционный шкаф, где хранилось ненужное барахло. В этом редакционном чистилище отлеживались старые бумаги перед выносом на помойку. Хорошо бы сразу вынести в мусорку, чтобы не плодить хлам, но от одной мысли, что в коридоре можно встретиться с Людкой, с ее расспросами и сострадательной заботливостью, хотелось забаррикадироваться в кабинете на веки вечные. Пока не выльются все слезы, смывающие надежды. Сколько же их надо выплакать? Ведро? Цистерну?

Нет уж, не дождетесь. Таня зло прикусила губу, купируя болью последние слезы. Надо только убедить себя, что жизнь продолжается. «Все живы», – как говаривала Людкина свекровь. Ну патологоанатомам виднее. Что случилось? Никто ей ничего не обещал. Она сделала работу, и с ней достойно расплатились. Чего она ждала? Точнее, на каком основании она этого ждала? В чем трагедия? Жизнь продолжается. Дышать носом, вдох-выдох, все боли проходят, надо только дышать. Дышать и верить, что жизнь продолжается. Трудно дышать и почти невозможно верить, но надо постараться. Тем более что другого варианта у нее нет, только дышать и верить.

Судорожно вздохнув, Таня полезла в сумку и достала кошелек. Кнопка на потайном кармашке была тугой, неразработанной. За все годы московской эпопеи кнопку ни разу не потревожили. Там хранился чек. Тот самый, от шоколадного тортика, подаренного когда-то Прекрасной Валерии по случаю поступления на журналистский факультет. «Сохрани на память. Это твой билет в мир журналистики». Чек был как новенький. Таня покрутила его в руках, попыталась сделать из него кораблик, но чек был маловат для этой затеи, не держал линии сгибов, заминался. Он не годился даже на кораблик. Бесполезный лоскут бумаги. Таня без сожаления скомкала его и отправила в мусорную корзину.

Таня была в таком разобранном состоянии, что пропускала мимо сознания все события внешнего мира. Воскресенье, завершающее вторую неделю сентября, она решила провести в постели. Но не тут-то было. Оказалось, что нагрянул какой-то праздник. Таня поняла это по раннему подъему Лидии Ивановны и запаху духов «Красная Москва», который, как удушливый газ, заползал под дверь Таниной комнаты. Собачка громко скулила от возбуждения.

– Что-то случилось, Лидия Ивановна?

– Так выборы же сегодня!

– Какие?

– Уж я не знаю, Танечка. Но управдом очень просил жильцов прийти. Говорит, там лавки с дешевыми продуктами будут, со скидками. Я даже сумку на колесиках с собой беру. Все ж таки судьба страны решается. Может, и красную рыбку продавать будут. Если не мы, пенсионеры, то кто ж тогда? На молодежь, уж вы меня простите, надежды слабые, они какие-то поверхностные.

– Да… точно. Выборы сегодня…

– Ну я пошла, а то разберут все. Таких, как я, ответственных, много в нашем микрорайоне. Дома-то наши еще завод строил, постарели мы в этих домах, а на пенсию, сама знаешь, не разгуляешься, ответственность опять же, – и она загромыхала сумкой на колесиках, чтобы отдать свой голос в обмен на дешевый провиант.

Стук захлопывающейся двери отозвался в Таниной душе звуком лопнувших надежд. Вот он – конец летнего приключения. Закончился спектакль неопределенного жанра под названием «Сыродел и Татьяна». Звучит почти как «Мастер и Маргарита». Занавес упал, и пора выдвигаться в гардероб. А потом по ухабам восвояси, в свой мирок, разительно отличающийся от нарядного театрального фойе. Упавший занавес был в серо-бурую клеточку, в точности как ткань сумки на колесиках, куда Лидия Ивановна сгрузит то, что подешевле. Ждать больше нечего. Так бывает, мечты не обязаны сбываться. Господь посылает их без гарантийного талона.

Почему-то стало легче. Или душа исчерпала резерв страданий, отпущенный ей молодостью и природным оптимизмом, или расставание с надеждами привело к смирению и успокоению. Но, так или иначе, резко расхотелось страдать и сидеть впроголодь в душной комнате. Нет, умыться, одеться, и, теряя на ходу босоножки, бежать до ближайшей шаурмы, чтобы впиться зубами в расхлябанную начинку сомнительного происхождения. И купить там же бумажный стаканчик сладкого чая. Съесть и выпить за помин несбывшихся надежд. А потом пойти поздороваться ногами с московскими бульварами, подставляя лицо осеннему листопаду. «Главное, что все живы», – говорила в таких случаях Людка, позаимствовав эту мудрость у своей свекрови, работающей патологоанатомом. Тане захотелось побыть среди людей, которые, судя по всему, только и делали, что хоронили свои мечты. В общем-то, жизнь, если разобраться, – это кладбище надежд.

Из шкафа были извлечены совершенно неподобающие похоронным мыслям вещи. Таня надела на себя все самое яркое, что у нее было, включая бирюзовые трусы и пластмассовые кольца в уши. Получилось аляповато и безвкусно. Ну и пусть! Таня бунтовала против своих страданий, а у бунтарей нет эстетских заморочек.

Через несколько минут она уже жмурилась и неприлично урчала от удовольствия, поглощая шаурму, которую прежде считала разновидностью презренной еды. Но оказывается, ничего вкуснее нет на белом свете. При условии, что еще минуту назад он казался черным.

Тщательно обтерев рот бесплатно прилагаемой к шаурме салфеткой, Таня Сидорова широким бунтарским шагом двинулась в сердцевину микрорайона, где, плотно вжавшись в землю, словно обороняясь от уплотнения и точечной застройки, располагалась школа. Школа старалась оправдать доверие властей, отработать потраченные на нее государственные средства, предоставив свои площади под избирательный участок. Туда и направилась Таня, чтобы выполнить свой гражданский долг, то есть воспользоваться своим конституционным правом избирать власть. Правда, как право может быть одновременно долгом, Таня до конца не поняла, но шаурма не располагала к философствованию.

Вокруг школы было шумно и весело. Из динамиков неслась духоподъемная музыка, волонтеры раздавали детям надувные шарики, а палатки с относительно дешевым провиантом привлекали внимание самой ответственной части электората – пенсионеров. Тане почему-то вспомнился фильм «Кубанские казаки», который высмеивали и одновременно любили ее родители. Что-то неуловимо общее было в картинках, отстоящих друг от друга более чем на полвека. Может, это и называется связью времен?