Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Это моя маленькая тихая радость, — еле слышно сказала Афобия. — С тех пор как мы расстались с отцом, прошло около трех тысяч земных лет, но книги его… они всегда при мне, — она переложила с ладони на ладонь свою фиолетовую розу. — Они меня утешают больше, чем прямые беседы с ним.

— Как беседы? Ты что — вызываешь его дух?

— Нет, Ванечка. Я еще не сказала тебе, что здесь мы воскрешаем особи. У нас огромная человекотека. Впрочем, ты можешь сам пообщаться с кем-нибудь из умерших землян, но только через прозрачную перегородку.

— Значит, они у вас как в лагере строгого режима?

— Да, они очень опасны, ибо вещество воскресения, которое создает видимый облик, иногда ведет себя просто непредсказуемо. И если опоздаешь на какой-то миг поставить защиту, то сам уйдешь по ту сторону. Мы столько умниц потеряли, когда создавали человеко-теку, что страшно вспомнить.

— Я все мог допустить, но только не это, — помолчав, пробормотал Иван и опустился в кресло. — Был у нас философ Федоров, который мечтал о восстании предков, но чтобы видеть это наяву!.. Кстати, вот эти притчи напоминают концептуальный осколок великой гуманистической теории…

— Да. Мой отец был одним из мудрейших мужей Земли. А эту группу я выбрала именно для тебя. Подумай над ней хорошенько, а после сна мы встретимся с тобой. Пора уже отдыхать. Ведь у нас нет ночей, и мы ложимся спать по мере усталости и спим столько, сколько нужно для отдыха или работы во сне.

— У вас вечный день?

— Да. У Антропии нет вращения вокруг оси, да и самой оси нет. — Она поднялась и подошла к окну. Штора упала, подушки мягко легли на пол, маленький тусклый огонек замерцал в изголовье. — Если не сможешь заснуть, позови меня! — И быстро вышла.

Прошло немного времени, в пересчете на земное немногим больше недели — Иван ложился спать около десяти раз. Два раза заходил Антек, и они долго говорили. Антек сокрушался, что Иван не годился для эксперимента, и винил во всем Афобию, ибо это она положила глаз на лесного художника и уговорила взять с собой именно этого человека. Он просил Ивана не спорить с Атанасом и соглашаться на все ради скорейшего возвращения на Землю. Иван отвечал уклончиво, но больше молчал.

Однажды вместе с Афобией пришла хрупкая девушка Авлабия. Она была очень весела и то и дело гладила и щипала Ивана. Афобия усмехалась, глядя на ее игры. Может, это была ревность, а может, и зависть к ее возрасту, — Авлабия была во много раз моложе хозяйки дома.

Дня через два по антропическому циклу Авлабия снова явилась к Ивану, когда он лежал в постели, и страстно отдалась ему. Землянин был очень подавлен случившимся, но устоять не смог. Заметив его смятение, Авлабия принялась утешать:

— Пусть не мучает тебя совесть, я переспала с тобой по любовной страсти, а Афобия ублажает тебя по заданию.

— Но я не сплю с ней.

— Тем более. Да и она уже старая.

— Как — старая? Она не может оыть женщиной физиологически?

— Может, но ее эротика законсервирована.

— Этот черный купальник?

— Да. Только это не купальник, а искусственный заменитель человеческой кожи, который замораживает половые органы и молочные железы на очень длительное время.

— А что это за колпачки с иголками, которые она надевала на соски в полете?

— Это амоприемник с антеннами для сбора энергии блуждающих эротических лучей. Они аккумулируются в этом "купальнике" и подпитывают сексуальные функции.

— Вот оно что! Вот почему она вечно молодая!

— Она больше всех из наших разведчиц болтается в молодых цивилизациях и столько собирает "меду", что ее грудь распухает до невероятных размеров, а живот, — как на вашем девятом месяце беременности. У нее даже прозвище есть — Ненасытная Мелисса.

—, То есть пчела?

— И если бы только пчела. Она главный эродонор Антропии и держит в зависимости сотни женщин, страдающих от сексуальной недостаточности, или, как говорят у вас, фригидности.

— И тебя?

— Нет. Я файманка и могла бы в этом деле переплюнуть Афобию. Но не по душе мне это занятие. В нем есть что-то мерзкое…

— А что значит файманка?

— Файма — моя родина. Она примерно такая же, как и твоя Земля, но в Сиррахической системе. Ты должен знать, что Сиррах — альфа созвездия Андромеды.

— И чем ты занимаешься здесь?

— Проституцией. А кличка моя — Порна или Порнея.

Иван обалдел. Он еще толком не успел оклематься на новой планете, как попал в объятия проститутки. Что же будет дальше? Его вышвырнут, как собаку, или переработают на мыло. Надо каким-нибудь способом избавиться от этой неземной шлюхи, а то, чего доброго, Афобия заявится — и тогда хоть в петлю полезай…

Но Авлабия-Порна и не думала уходить. Она так распалила его своими ласками, что он совсем голову потерял и, наверное, долго бы не пришел в себя, если бы не увидел вошедшую хозяйку.

Афобия улыбнулась, глядя на обнаженные тела, и, достав из стенки склянку с красной жидкостью, налила полный стакан.

— Выпей, Геракл, — протянула она землянину угощение. — Наша девушка толк в мужиках знает.

Зардевшись от смущения, Иван выпил стакан до дна. Это было великолепное виноградное вино. Оно сразу ударило в голову и облегчило душу.

— У Порны самая завидная профессия на Антропии, — продолжала хозяйка. — Она работает в собственное удовольствие да еще и творчески. Эх, если бы я была помоложе…

— Ты и так не старая, — рассмеялась Авлабия. — А клиента ты выловила роскошного! Отдай его мне, я с ним жить буду.

— Ну уж раскатала губы! — хохотнула Афобия, как разбитная бабенка с одесского Привоза. — Мне за него уже и так шею намылили, что до конца своих дней не расхлебаюсь. Если бы не заслуги Мелиссы Ненасытной, погнали бы меня поганой метлой из Центра. Да только крепко я держу Атанасову шайку в кармане. Все их порнушки-девчушки без меня, как рыбешки без водички. Ну, топай, Авлабия. Завтра придешь, — в ее голосе чувствовались повелительные интонации, и Иван понял, что Авлабия-Порна явилась не случайно, что все это сделано с ведома разведчицы — иудейки и, несомненно, преследовало какую-то цель. Только вот какую? Когда файманка удалилась, хозяйка расхохоталась и достала свой фиолетовый цветок. Заломив лепестки, она зажгла на стенах все те же Притчи.

Видимо, пора подробнее рассказать о судьбе поэта, вывезенного в Антропию.

Родился он в провинциальном южном городке России на берегу Азовского моря в большой семье скромного бухгалтера совхоза, двадцать лет подряд проносившего черные нарукавники и столько же времени прописавшего одним пером под названием "уточка". Мать Ивана была тихой донской казачкой, женщиной терпеливой и трудолюбивой. В семье было семеро детей — три девочки и четыре мальчика, а Иван оыл последним ребенком, которого вырастили старшие сестры и братья.