Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Я прошу прощения, конечно, — заговорил он тихо, грустно глядя на осужденного. — Мы Саша, с тобой на тему мародерства не. говорили. Это всегда осуждалось. А вот как все это выглядело у вас?

— Ни разу не обсуждали, как это. выглядит. Мародерство — не мародерство — не было у нас такой морали. Погиб человек — и готовы были на все. Вообще, все крушили. Ну, а когда хорошая вещь лежит, тут уже чисто подсознание срабатывает. "Айва” там, или "Шарп" стоит, джинсы или тряпка красивая — взял с собой и пошел. Да, поначалу особисты работали, отнимали, а потом рукой махнули: ну что сделаешь, они же на операции были! И, по-моему, они боялись больше нас. А еще там такие жиганы были, ну чистые жиганы — где стрельба, там и они. А были и такие — где стрельба, там их никогда не видно. Вот тогда-то у меня и характер здорово поменялся, тогда и начала определяться эта самая своя линия. Если, положим, взять линию мародерства, то здесь все четко распределилось. У нас это все само по себе шло: бой прошел, что осталось — про-шмонали и забрали. А потом, когда ребята гробы на родину отвозили, мы все это барахло родственникам погибших передавали. А гады, которые специально этим занимались, чистым мародерством, — специально убить, чтобы взять, — они в нашем разведбате не воспринимались. Наши — просто деревню прошмонали и ушли…

Такие откровенные признания в "гуманном" мародерстве (специально не убивали, чтобы взять) я слышал от каждого осужденного "афганца”, с кем удавалось беседовать. Но вот показания другого зэка, имени которого не называю, дабы там не растерзали:

— Часто ходили по кишлакам за анашой, героином, вещами…

— То есть в самоволку, чтоб грабануть?

— Это и не в самоволке, это непосредственно на операции: грабили и мародерствовали. Это давно всем ясно.

— Но за это как-то наказывали?

— Как правило, все сходило с рук. Если знаем, что мы непосредственно возле кишлака остаемся на ночлег, то, как правило, свидетелей в живых вообще не оставалось. Если где-то в доме грабим — всех расстреливали.

— Вы принимали участие?

— Я был вместе со всеми. Правда, если где-то офицер с нами, то, естественно, он не позволял, чтоб на его глазах…

— И детей расстреливали?

— ?

— Детей расстреливали?

— …Детей, как правило, совсем маленьких никто не трогал… Ну там если ему пятнадцать-шестнадцать лет и он бегает, то… А так, как правило, у кого оружие видели, всех убивали…

В ответах этого осужденного бьет по нервам фраза "как правило”. Что же это была за "интернациональная помощь афганскому народу", если, "как правило”, творили такие дела?! Но вернемся к Бирюкову, к тем обстоятельствам, которые формировали его линию судьбы. Ведь он, как многие десантники, был уверен, что охраняет южные рубежи Отечества и шел в атаку со словами "3а Родину! За Сталина!”, ибо "За Брежнева!”, как все утверждают, никто не кричал.

— Когда стали возвращаться ребята, которые на "Черном тюльпане" гробы в Союз отвозили, то настроение у нас резко упало. Парень наш приехал, Колька, он рассказывал, как нашего брата хоронят, что все это делается тихо, ночью, чтобы люди не знали. Нет, чтобы по сигналу, как положено, как мы провожали. Ну это как долг. Мы просто тогда раздавлены были: что же это такое происходит? Ведь что самое тяжелое: когда вместе со всеми у гроба стоишь, так вот на всех смотришь и думаешь, что каждый из нас может быть там и должен быть там, особенно, когда я с Эдиком, ведь он вместо меня пошел… вот тогда и думаешь — быстрей бы операция, и я возьму не семь магазинов, а десять, и как можно больше, больше!.. Только мстить, только одно… И какое там воспитание, и кто нам будет преподавать: так ‘ это или не так? И зачем нам это нужно? Мы видим реальность: наших убивают — значит, и мы должны убивать. Меня иногда спрашивают: где легче — там или здесь, в зоне? Я не знаю, где легче, но там было проще. Это точно. Там сразу все видно: кто трус, кто нет. Здесь можно как угодно все преподнести: плохое выдать за хорошее и наоборот. А там нет. Некоторые даже сами кричали: "Какой я был сволочь!” А однажды одного человека десантник просто за рукав взял и за себя поставил. А потом у десантника ранение обнаружилось. А у человека после этого сдвиг по фазе пошел: как это ты меня собой закрыл? О чем ты думал? А он: "Я ни о чем не думал, я только видел, что тебя могут убить”. — Здесь осужденный Бирюков смолк и задумался.

Конечно, о наградах расспрашивать неудобно. Ведь он — 1961 года рождения, был в числе первых из "ограниченного контингента”, а в первые годы, как известно, награждали почти только посмертно. Но, как говорится, слава Богу, что живой остался. Это, пожалуй, самое главное. Ведь дома мать все глаза выплакала, жена с сыном дождаться не могли. И вот родная Ивантеевка, Афган, будь он проклят, позади…

— Ну сначала помыкался: то слесарем был, то шофером хотел стать, то еще кем-то. Но больше всего убивало сознание какой-то серой рабской перспективы: дом — завод, завод — дом, воскресенье — парк, пиво, понедельник — опять завод… какой-то замкнутый круг! Я вдруг понял, что повторяю отца, его бренную судьбу — от зарплаты до получки, постоянную нужду, рабское смирение перед обстоятельствами. А рядом люди жили красиво: модно одевались, ездили в тачках. И в итоге встретил одного человека, он работал мясником и жил во! Глаза у меня на лоб полезли: как это так, что и денег у него полные карманы, и ребенок его лучше моего ходит, и свободное время интересно проводит — бассейн, турпоездка, бани… Словом, живет, как хочет, и работа непыльная: смену отработал (это два дня) — двести пятьдесят колов. Я так прикинул, что за тридцать дней — семь пятьсот получается. Думаю, вот это да, дай попробую. А мне говорят, что учиться надо три месяца. Я с женой то да се, а она — ни в какую! Нет, и все! Она-то сама в торговле работала, всю кухню изнутри знала. "Нельзя тебе с таким" характером, не выдержишь, слишком горячая голова”. Так я тайно от нее на учебу ездил, стал тайно мясо домой приносить. А потом, как узнал, как надо работать, так по наклонной и покатился: кабаки, женщины, деньги неразменные. К жене приезжал, чтоб от ребенка откупаться. Считал, что так и должно быть: после Афгана я должен капитально пожить, погулять. Ну так и до развода дошло. Втянулся в веселую карусельку и жил одним днем: без ресторана, без девочек уже и жизни себе не представлял. Нет, накопительством я не занимался, просто жил свободно и красиво: бабки как приходили через правый карман, так и уходили через левый. А потом и как-то престижно было мясником быть!

— Так ты же попом мечтал…

— Какой уже из меня поп после Афгана? Даже как-то смешно. Я-то и раньше вспыльчивым был, а после такой мясорубки и подавно: если вижу, что не прав человек — сразу ему в лоб. Помню, гуляем мы как-то на свадьбе, а один парняга все домогался. А мне говорят: "Саня, ты его успокой, он тебя послушает". Ну, я ему раз сказал, два сказал, а потом его со стороны предупредили, что я "афганец". А он повернулся в мою сторону и кричит: "Да я тех, кто там служил, на х… видел!" Как я это услышал, сразу решил, что буду бить до тех пор, пока не оттащат. Так я сто девятую схлопотал, год условно.