Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Перед этим я хотел начать новую жизнь, бурную деятельность. У меня сарай такой есть, в деревне, кирпичный. Отец там его захламил, чего-то мы хотели там раньше держать, поросят и т. п. Я этот сарай так отделал, кругом все побелил, стоячки кругом, где поросенку приткнуться, где бычку… Долго его отделывал и все своими руками. Решил, что пора со своей линией завязывать, потому что чувствовал, что уже все: и женщины, и ресторанчики мне не интересны, и что-то уже мешает. И вот сижу я там, в этом чистеньком сарайчике, где-то дня за два, за три до случившегося, душа у меня радуется, и вдруг… Я все отлично помню… Говорю своим голосом, но сам при этом не говорю, но слышу; "Да, Саня, а бычков теое здесь не выращивать". Я даже испугался очень сильно, потому что я настолько мнительный в этом плане. Думаю, да нет, нет, нет, не может быть… И что самое интересное — подкосил только этот "афганец”. Практически. Уже оставалось недели две до покупки поросят, уже было все готово. И вот вышел я? эту Ивантеевку и ходил, ходил, ходил… Кого я искал? И тут мне этого товарища подвезли… Значит, уже шла судьба и от нее мне не суждено было уйти… А перед этим еще, недели за две, сидим мы за столом с братом, который тоже срок тащил. И я возьми, да и ни с чего скажи: ты даже сесть не можешь толком, ну что такое три года? Вот я-то сяду лет на десять… И вот потом через пару недель в сарайчике, и потом "афганец”…

Да, не смог Бирюков пойти против судьбы, не смог удержать себя в водовороте обстоятельств, слепо следовал так называемой своей линий в жизни и где-то даже принимал ее как должное. Когда мы прощались, он принес странички из своего дневника, где, на мой взгляд, было выражено то главное, ради чего мы с ним говорили целых два дня. И вот что он писал по ночам:

"…Кому мы нужны и кто сможет нас понять? Ведь никто не ответит на вопрос, за что мы воевали? Тогда, в восьмидесятом, я не задумывался над этим. Я смотрел на все, что меня окружало, сквозь прицел автомата и знал одно: буду медлителен, неточен — значит, холодный цинк. А за этим — мать, жена, сын… Человек от природы наделен инстинктом самосохранения, который порождает страх смерти и ужас перед ней. Но больше всего я боялся не за себя, а за то, что будет с моими родными и близкими, если вдруг… Ведь они очень ждали и молились за меня. А я убивал, потому что я солдат. И конечно, я чувствовал страшную вину перед теми женами, матерями и детьми, которые хоронили свих мужей, сыновей и отцов, погибших от пуль моего автомата. И мы и они одинаково боролись за жизнь. Для нас они все были душманами, мы для них — оккупантами…

Мне часто казалось: что всему виной "Аврора", что однажды пальнула по Зимнему, и эхо ее залпа до сих пор отдается в нас. Как посрывали кресты и понатыкали вместо них фанерные звезды, как порубили топорами иконы, а вместо них — дешевые плакаты, как запели "Союз нерушимый…", — так и покатилось все к чертовой матери. Задушили все человеческое, и потому люди рождались уже с цепями на руках. Чуть повыше отцова колена — на тебе октябрятский значок, носи и будь достоин. Подрос выше отцова пупа — на шею красный галстук, затяни потуже и будь достоин. И пошло, поехало… И если был достойным — держи партийный билет, грамоту на льготную жизнь. В те годы эта организация была на высоте. Тогда она была бессмертна! И разве тем "богам" было до нас? Разве они задумывались об искалеченных судьбах интернационалистов — слепых, обгорелых, без рук, без ног, без половых органов… Раньше я говорил: будь проклята эта земля, этот народ, я ненавижу тебя, Афганистан! Десять лет спустя я говорю другое: будь проклят тот, кто послал нас туда! Я часто вижу тех, кто был там со мной. Они снятся мне. И что интересно: сразу после Афгана бурная застойная действительность так настучала по голове, что вроде бы и забывать стал. А здесь снова всплыло и спать не дает по ночам. Вообще, неволя отличается от воли тем, что за колючим забором есть много времени подумать, как-то определиться и научиться воспринимать свое собственное отношение к жизни. Здесь как-то все встает на свои места, но это только здесь. Ибо для многих сладкое слово свобода — это такой наркотик… Словом, если кто и выходит отсюда нормальным человеком, то только не с понятием, чтобы приносить пользу обществу, а скорее всего с намерением просто жить и не мешать другим. Но это единицы. Основная же масса выходящих отсюда — злые, серые, искалеченные и никому не нужные люди. Они — продукт и результат наших жутких сроков, беспредела на следствиях, беззакония на судах. На мой взгляд, сейчас "афганец" и зэк — одно и то же лицо. Здесь и неустроенность, и злоба, и жажда мести. Потому что опыт показывает, что правды все равно не добьешься и все опять сойдется на невинном. Ведь наша система расслоила общество: одни всегда работают от слова раб, другие всегда виноваты, третьи — те, кто при голосовании воздержался, четвертые — уже прямые враги, пятые — кто плохо по-русски говорит и т. д. Четкая система стрелочника, прямо-таки целая наука. И коли попал под колесо, в немилость — нет тебе веры. Остался без ног — мы тебе костыли на день рождения подарим, книжицу льготную — живи, не хочу… Вот и ответ на вопрос, что дал мне Афганистан. А научил он меня, конечно, многому. И если выражаться точней, война, в основном, не дает, а испытывает тебя как мужчину, как личность, как человека. Здесь нельзя лгать, здесь на каждом шагу чувствуется дыхание смерти, и поэтому отношения между людьми становятся более упрощенными, чистыми и естественными. А когда возвращаешься домой, под ясное мирное небо, то, очень удивляешься, что тебя никак не могут понять те, кто там никогда не был. Конечно, в этом нет их вины. Просто психика и восприятие определенных ценностей у "афганцев" стали другими. А со стороны кажется, что это несдержанность, нахальство…"

Когда я миновал последние электрические двери с надписью "Входить не более 3-х человек" и оказался по ту сторону серебристых змей (названных "егозою"), обвивших несколько рядов колючей проволоки на изоляторах, то вспомнил юношескую мечту осужденного Бирюкова: "я хотел быть попом." Вот и вышел из него "афганский поп" — комендант жилой зоны, а "приход" — учреждение ЮН — 83/8. Конечно, зэки его побаиваются и порядок в зоне коменданта образцовый, да только "церковь" эта на тюремном положении…

Несколько позже я встретился с матерью Бирюкова — Валентиной Сергеевной. Эта рано состарившаяся и седая как лунь женщина тяжко вздохнула на мою просьбу рассказать о сыне.

— В народе говорят, что майские дети будут всю жизнь маяться, — горько проговорила она. — А Саша в детстве был очень впечатлительным и эмоциональным мальчиком. Помню, когда ему было три годика, я его возила в кукольный театр, в Москву. Там, после спектакля, выступили актеры с увеличенными лицами, и он настолько испугался, что стал заикаться. Что-то похожее происходило с ним и после возвращения из Афганистана: ночами кричал, стрелял, а днем разговаривал шепотом. Еще бабушка его просила: "Говори громче, а то я не слышу". А однажды рассказал, почему от него писем долго не было. Они тогда в окружение попали и долго выходили из него. Говорит, их всех трясло, как эпилептиков. И после этого всем выдавали справки, подтверждающие сильные психические расстройства. А он от справки отказался, надеялся, что все пройдет. Да и как-то ему стыдно и неудобно было — молодой парень и псих больной… А потом, потом пить начал, поздно приходил, говорил, что встретил друга — "афганца". Я пыталась лечить его от алкоголизма, на сеансы в Москву ездили. А тут и развод как раз… Потом в торговле у него какие-то неприятности пошли, и он до того извелся, что мне и говорит: "Завтра пойду в военкомат и буду проситься обратно в Афганистан!" Я ему: сынок, что ты, помилуй Бог"… — и тут Валентина Сергеевна заплакала.