Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Ребенка-то взяла?

— Взяла, как не отдашь. Они, чертовки, здесь детьми здорово прикрываются — с кормящей матерью администрация ничего сделать не может: работать не заставишь, в штрафной изолятор нельзя. Вот и спекулируют на детях. Шесть раз в сутки полчаса на кормление плюс час на общение — по приказу министра внутренних дел. А как освобождаются, тут же ребенка и бросают. Забирают единицы. Да и то одна тут недавно двухлетнего до станции довезла, камнем по голове трахнула, в мешок и в туалет, в выгребную яму. Хорошо, мужики мимо шли, услыхали плач, вытащили.

— А детей вы куда отправляете?

— Три года исполнится — в детдом. Просим матерей: откажитесь, хорошие люди усыновят, воспитают. Не отказываются. У иных ни кола ни двора, годами в детдом не наведываются. А как восемнадцать чаду исполнится, начинают разыскивать, ведь дело к старости. Да что рассказывать. Сами увидите.

И увидел. Страшно стало. От того, что эти люди не считают себя виновным. Почти каждая осужденная создает себе миф, легенду, оправдывающую преступление: виноваты следователи, судьи, только не она сама. Не ищут корень зла в себе, не хотят искать. И подумалось мне: а может, это своего рода защитная реакция, чтобы выжить, заглушить вину, укрепить волю и надежду на то, что все наладится и этот кошмар никогда не повторится? Не знаю. Но то, что здесь я хотел услышать (стон женской души за колючей проволокой, житейские исповеди, признания в общении с Богом), так и не услышал. В помиловках (просьбах о помиловании) преступницы формально пишут, что вину признают и раскаиваются, на вопрос о Боге пожимают плечами или поддакивают, что, дескать, в церковь иногда захаживали. Но веры-то ни у кого нет. Нет и чувства раскаяния. Их сознание можно безошибочно назвать безрелигиозным.

Вот, познакомьтесь.

"ЗДЕСЬ ЛЮДИ СТАНОВЯТСЯ ЖИВОТНЫМИ”

Иванова Ирина [11] Фамилия по просьбе осужденной изменена. , 1964 года рождения, русская, студентка, осуждена в 1984 году по статье 146, ч. 1 и 2 УК РСФСР (разбойное нападение с целью завладения личным имуществом, соединенное с насилием, опасным для жизни) на 15 лет лишения свободы. В коллективе уживчивая, исполнительная, в обращении вежливая, сдержанная, С 9.08.90 г. переведена на улучшенные условия. Администрация учреждения ходатайствует о помиловании осужденной, отбывшей уже почти восемь лет в заключении. В ее деле находится извещение о смерти мужа, расстрелянного по приговору Верховного суда РСФСР.

— Мне было семнадцать лет, когда мы с ним познакомились, — рассказывает Ирина, смахивая слезы. — Он был очень красивым и талантливым парнем, обладал даром очаровывать людей. Это был человек высшей породы и легко достигал любой поставленной цели. Из таких людей получаются или герои, или преступники. Судьба избрала его для последнего. В нашем знакомстве была какая-то фатальность. Я была ослеплена, околдована. Теперь я проклинаю его, хотя его уже нет на свете ровно столько, сколько я здесь нахожусь. И еще семь лет сидеть мне в этой клетке! — Она закрыла лицо руками, сквозь пальцы закапали слезы. — Я хойу все забыть, не хочу вспоминать! Отпустите меня!

Я молчал, помня многочисленные эпизоды из приговора Верховного суда. Они с мужем объехали чуть ли не всю страну, совершали кражи, убивали людей. Перед глазами стояла строка, рефреном пробегавшая по объемистому приговору и резюмирующая его: ”Во всех случаях хищений исполнительницей являлась Иванова", она все валит на мужа, которого нет на свете, вызывает сочувствие и сострадание вполне резонными аргументами: была несовершеннолетней, запугана угрозами и побоями. Но мне трудно понять ее. Может, потому, что слишком хорошо знаю ее дело.

— Поздно вы приехали, — продолжает она, немного успокоившись. — Раньше надо было. На суде меня слушать никто не хотел, не говоря уж о том, чтобы как-то понять.

— Но вас-то не расстреляли.

— Да лучше бы расстреляли! Вы знаете, что такое пятнадцать лет для молодой женщины? Ведь мне всего девятнадцать было. Лучшие годы в этом вонючем болоте. Здесь же оскотинивают людей! Здесь люди становятся животными!

— Это как понять?

— Это не понять тем, кто здесь не был. Оскотинивание происходит с любым, кто отсидел лет пять. С одной стороны, среда — отбросы общества, самые низы: алкоголички, бродяжки, проститутки. Они, кроме грязных углов и помоек, ничего на воле не видели, а сюда приходят, как говорят, отмываться. Здесь чистые простыни, хоть какое-то трехразовое питание. Но самое страшное, что они насаждают здесь свою психологию и мораль, к которой надо приспосабливаться, чтобы среди них выжить. Иначе будешь выглядеть белой вороной. А с другой стороны — сама лагерная система, которая работает на превращение людей в послушное стадо. Здесь нельзя быть личностью — забьют со всех сторон. Обыд-лячат. И поэтому приходится становиться быдлом и молчать, дожидаясь конца срока. А у меня вообще нет никакой перспективы.

— Ну, почему же? Написали помиловку…

— Я не надеюсь, что мне сбросят несколько лет, хотя и на улучшенном положении. Вот вы о душе спрашивали? Так души уже давно нет. А чувство вины с годами притупляется. Я восемью годами такой жизни уже расплатилась за нее. Мне кажется, что все, что было у меня, было не со мной. Я глубоко убеждена, что никогда не совершу такого, что совершала по принуждению мужа. Но этот срок! Ведь все зависит от того, как, с какой стороны рассматривать меру наказания. Я считаю, если вина безмерна — убивайте, но зачем же мучить человека пятнадцать лет? Зачем такие сроки? Ведь люди озлобляются на весь мир, ни во что не верят, опускаются, сожительствуют друг с другом, чтобы как-то протянуть время.

— Это вы об однополой любви? А скажите, интеллект в этом как-то участвует?

— Вообще истоки этой любви — в потребности о ком-то заботится. Но большие сроки и в этом плане пагубно влияют на женщин. По выходе на свободу они уже не только не смогут жить с мужчинами, но даже не реагируют на них. Такие "семейные" пары администрация называет однохлебками, пытается сыграть на их отношениях. Хотя в общем-то сожительство здесь наказуемо. Если кого-то застанут в одной постели — лишают посылок, свиданий, помещают в ШИЗО. Но это было, есть и будет. Это неотъемлемая часть лагерной жизни, ее внутреннее содержание. — Она смолкла и отвернулась.

Я тоже задумался. Даже проникся сочувствием к ней. Но Ирине, увы, не поможешь. Слишком тяжела ее вина — на ней кровь неповинных.

— Вы знаете, очень мучит сознание того, что ты никогда больше этого не совершишь, — снова заговорила она. — Вот существовал бы такой прибор, который мог бы определять, действительно ли человек никогда не совершит и не повторит преступления, так я уверена, что в отношении меня он дал бы такой ответ. Но кому это докажешь? Такой системы определения рецидивов у нас нет. Зато есть система другая — ожесточить и озлобить человека до крайнего предела.