Владимир Логинов - Ад криминала: Рассказы и очерки

— Но все-таки вы надеетесь, что вернетесь к той жизни?

Она вздрогнула, будто чего-то испугавшись. Слезы снова покатились по впалым щекам.

— Я не знаю, как до той жизни дожить, — еле слышно прошептала Ирина. — Я забыла, какая она, та жизнь. Понимаете, я уже даже не представляю себе, как можно спокойно пройти по улице и купить мороженое… — Она разрыдалась, потом вскочила со стула и вскрикнула хриплым голосом: — Отпустите меня! Не травите душу!

Мне стало стыдно своей дотошности, и я согласно кивнул. Когда она вышла, я почувствовал дикую тоску и попросил замполита колонии Анну Васильевну Сучкову пригласить осужденную с менее тяжким преступлением.

— Есть Люда Французова, валютная проститутка, — предложила Сучкова.

"Я ПРОЖИЛА В ЗАГРОБНОЙ ЖИЗНИ"

Философ нашего времени сказал: "Счастье — это переживание радости бытия". С этим трудно не согласиться. И потому человек, который на свободе купался в деньгах и был от этого счастлив, лагерное бытие считает загробной жизнью. Особенно когда этот человек — симпатичная молодая женщина, утверждающая, что была счастлива потому, что трудилась как пчелка. Вот одна из них…

Французова Людмила [12] Фамилия осужденной изменена. , 1964 года рождения, украинка, закончила среднюю школу с золотой медалью, была комсоргом школы в старших классах, владеет английским языком. Осуждена Верховным судом РСФСР в 1986 году по статье 88, ч. 1 и 2 УК РСФСР (нарушение правил о валютных операциях, спекуляция валютными ценностями в крупных размерах). Приобрела, нарушая правила о валютных’ операциях и спекулируя валютой, 208 092 рубля. Срок — 9 лет. По характеру общительная, спокойная, целеустремленная. В коллективе уживчивая.

— Не знаю, как остальные, — легко и интересно рассказывала о себе Людмила, — но я вот действительно сижу ни за что. У меня нет никакого сознания вины. Тем трехлетним периодом своей жизни я вполне удовлетворена и жила б так и дальше, если бы не посадили. Ну, грубо говоря, были у меня любовники, подарки дарили. Это же мое личное дело. А потом, я занималась нормальным бизнесом: купила подешевле, продала подороже. Где тут криминал? Ни в одной цивилизованной стране такой статьи нет. А мне в обвинительном заключении написали: "Подрывала экономическую мощь СССР, нанесла моральный ущерб Советскому государству…" Это я-то подорвала, нанесла? Я же все своим трудом. Сейчас вообще говорят, что восемьдесят восьмая статья якобы из кодекса уходит в связи с переходом к рынку, что она сейчас в замороженном состоянии. Вот мне и обидно. Я уже по всем инстанциям написала, а толку никакого. Ей-богу, прямо заколдованный круг.

— Расскажите, как вы здесь оказались.

— Да что рассказывать. В МГУ на экономический поступала, хотела пойти по законному пути: окончить Университет, иметь денежную работу. А тут этот конкурс дурацкий — одного балла не добрала. Тем более что одни люди пообещали меня по блату протолкнуть, потом они мошенниками оказались. А ведь я была перспективной девочкой. Ну, поплакала немножко, у тетки сначала пожила, потом квартиру сняла, осмотрелась. Вижу, не надо быть министром, чтобы иметь хорошие деньги. Ведь категории людей, которые просто не хотят жить в нищете. Ну и направила свой талант в нужное русло. Мужа фиктивного завела, чтобы квартиру поделить. А потом смотрю, смотрю — надо к какому-то берегу причаливать, потому что рано или поздно могу оказаться в местах не столь отдаленных. Все взвесила и решила из этой страны уехать, у меня уже перспектива была, жених из Австрии появился, да вот пригребли раньше, не успела. Но я все равно уеду, меня ничто не остановит, тем более что сейчас полегче с выездом стало. Пока это у нас наладится рынок, то да се — жизнь пройдет. А я не хочу существовать, как все у нас, каким-то быдлом в стаде, довольствоваться тем, что есть. Я девушка деятельная и буду стараться улучшать свое материальное положение.

Когда меня взяли, мне всего двадцать лет было. Глупа была. Не знала, как себя вести. А им было невыгодно мелких сошек брать, вот и стал на меня следователь давить, всякие признания выжимать — словом, делать так, как ему хотелось. Первоначальная сумма их никак не устраивала. Держали меня в Лефортове девять месяцев, а за это время, сами знаете, любой может обломиться. Причем условия жесткие. А они мне с издевкой: "Вы в такую тюрьму попали, все равно что на курорт”. А курорт такой: камера на двоих, даже радио нет, да еще с тобой человек сидит, который на них работает. Это я уже потом поняла. Что со мной первые три месяца было — не описать. Сплю и свободу вижу, а просыпаюсь — камера. Ну и со мной истерика. Какие я могла показания в таком состоянии давать? А они опять с ехидцей: "Мы же не говорим, что у вас там "Боинг-701” стоит.” А когда я начинаю доказывать, что у меня вот такие и такие расходы были, смеются. Ну, откуда они могли знать, какие у меня суммы? Так они меня долбили, суммы накручивали. И довели до такого состояния, что мне уже жить не хотелось, было все равно. А тут еще стали на искренность давить, якобы на дачу каких-то смягчающих вину показаний. И я поверила, что чем больше наговоришь, тем меньше дадут. Маму обысками замучили. В общем, наговорила, с моей стороны полная игра была. И наигралась на девять лет. А иск совсем бешеный накрутили — двести тысяч…

— И уже пять лет отсидели?

— Да, эти пять лет я прожила в загробной жизни. Недаром люди тюрьмы боятся. Здесь так душа страдает, что не передать. Забор у нас как какая-то граница с другим миром, и появляется чувство отдаленности от людей. Никаких стрессов и страстей, кроме отрицательных. Здесь время как бы останавливается, замирает. Чувствуешь, как физиологически стареешь, смотришь, кожа посерела, морщины появились. И душа озлобляется. Вроде бы и живой человек, и как-то приспосабливается, но в душе такую слезную трагедию носит, что никакой мечты, никакой мысли у него нет. Как живой труп. И вся эта зоновская жизнь становится твоей, ты как-то в ней размешиваешься, растворяешься, черствеешь. Я здесь такой эгоисткой стала, себя не узнаю. Раньше я сама себе нравилась, милостыню старушкам подавала, а теперь… На многое закрываю глаза, какое-то отупение со мной произошло. Чувствую, что умирают клетки, мысли. Какая-то медленная мучительная смерть. От срока устаешь не столько физически, сколько морально. Ведем себя как мыши — чем тише, тем лучше. Да еще эта система ужасная. Никогда не думала, что сюда попаду…

Были первое время срывы психические. Поплачешь, и вроде легче. И, конечно, здесь большую роль играет поддержка с воли. Поначалу вообще кошмар был: подъем в четыре утра и до семи вечера на фабрике пашешь. Приходишь без рук, без ног. И так каждый день. А потом — окружение. Многие тут без дома, без рода-племени, на них эта система такого гнетущего давления не оказывает. Наоборот, они как бы отходят от того безобразного образа жизни, который вели за забором. Впечатление такое, что для них это вовсе не наказание. Смотришь, белеют, прически появляются. А если срок у них два-три года, диву даешься: приехали, перышки почистили и дальше. Но лично для меня это большая кара, большой облом вышел, хотя я уже и опыта набралась, на жизнь другими глазами смотрю. Оценила, что такое свобода, раньше я об этом просто не задумывалась. Не буду утверждать, что выйду я на волю и сяду на черный хлеб. Конечно, никого не убью и не ограблю, тем не менее, если где можно будет найти какие-то лазейки, своего шанса не упущу и, естественно, за семьдесят рублей работать не пойду. Лучше буду здесь сидеть.