Ладислав Клима - Страдания князя Штерненгоха [Гротеск-романетто]

— Ты видел здесь на скамейке даму?

— Какую даму? Я ничего…

— Ну Демону же, балбес!

— Я такую не знаю, Ваше Сиятельство!

— Сколько времени ты в парке?

— Ну, с самого утра, Ваше Сиятельство; я знаю свои обязанности.

— Меня-то ты все-таки видел раньше?

— Ну — видел, издалече, что-то, значит, в этой грязи, но я не знал, что это изволите быть вы, Ваше Сиятельство; изволите быть одетым в серый костюм, как эта самая грязь, так я думал, Ваше Сиятельство, что вы — грязь. Только когда услышал, что эта грязь плачет, я прибежал.

— Слушай ты, осел, ты слышал только что страшный рев?

— Слышал, Ваше Сиятельство. Так дико эти звери еще не ревели, у меня даже кровь застыла в жилах. Я побежал посмотреть, не сожрали ли эти сволочи друг друга, но ничего. К тому же они ревут уже целый час, Бог знает почему; жрать у них есть что, если бы у нашего брата было столько мяса…

— Так, значит, это ревели звери? — раздумывал я, полувлекомый садовником к дому. — Так ты, болван, действительно никого не видел на той скамейке?

— Гм, гм — по правде говоря, некоторое время мне казалось, что скамейка эта какая-то, как бы сказать, синяя, а ведь она же коричневая. Но Бог знает, что это было, может быть, это было небушко, отражалось на этом самом лаке…

Так я от этого дурака, собственно, ничего не добился. Но, в конце концов — даже если бы он видел ее синюю одежду и слышал ее рев, было бы это доказательством ее существования? Почему бы у нескольких человек не могло одновременно быть одинаковое видение? Но не галлюцинация, конечно, так как это противоречило бы ее бессодержательности и субъективности. Но это все глупости. Решительно ясно только то, что она мертва.

Сняв с себя грязную одежду, я лег в постель. Дичайшие мысли кружились у меня в голове. Мне опять показалось, что приближается безумие. Но я выпил пол-литра коньяку; это меня развеселило и успокоило, и через час я спал, как бревно. Я проснулся только вечером с душой дурной, однако сравнительно здоровой.

Самое главное: кошмарный ужас перед появлением Хельги полностью исчез; мне даже почти хотелось, чтобы она мне являлась чаще. Мое чувство к ней — только бесконечное сострадание и нежность. Меня уже не бросает в дрожь от ужаса перед ней, только от ее ада, куда, наверное, и я за ней последую, святой Боже!

Кроме того, я также боюсь, что она вспомнит о том джентльмене, и тогда явится, изобьет меня как собаку.

31 марта .

Чувство, что призрака я уже не боюсь, внушило мне, что я от него освобожден, даже если бы не помогало колдовство Эсмеральды Кармен Кюмист. Уже теперь я вижу, что сменил одно пекло другим. Пусть страха перед привидением у меня нет никакого или почти никакого; зато еще больший ужас перед наказанием Божьим; это могло бы меня снова довести до безумия, как раньше страх перед Призраком. И чем дальше, тем больше боюсь, что однажды она ворвется ко мне, как фурия, и отлупит меня. Она на все способна.

А кроме этого, меня опять терзает неуверенность… Это комично — но мне часто кажется, что Хельга все-таки жива. Все это как-то очень сомнительно. Если бы хоть мой садовник не был таким остолопом…

Мне все время приходит в голову, что душа мстительной, проклятой женщины водит меня хитро за нос, что она только дьявольски выдумала все, о чем рассказывала, что она лелеет какой-то адский план, что она со мной играет как тигр с пойманным человечком…

À propos: те четыре бестии, как подтверждает весь персонал в замке, ужасно ревели все время, пока я говорил с Демоной.

Но знайте: раньше, пока она была еще живой, но находилась вне замка, эти чудовища были печальны и не ревели. Но когда — святой Боже! — я заключил это прекрасное создание в голодную тюрьму, — хотя они и находились в 200 км оттуда, что они делали? На расстоянии часа пути от замка по всей округе крестьяне не могли уснуть от их рева!.. У этих скотинок слезы катились из глаз, — так, по крайней мере, рассказывали их сторожа. Когда из замка, где она умирала, я 25 августа удирал в Берлин, то переночевал в Сауштейне. Я не спал ни минуты. Мне казалось, что страстный, отчаянный рев, требующий освобождения этой тигрицы, выходит прямо из моей спальни. На следующее утро, набравшись храбрости, приближаюсь к их заповеднику. Они завидели меня из глубины своих искусственных джунглей и в несколько скачков оказались передо мной. Они рычали так, что я после этого несколько дней плохо слышал. Дьявольские кошачьи глаза — Ее глаза — пронзали меня так, что я чуть было не лишился чувств. Их лапы колотили по могучим решеткам так, что толстые железные прутья гнулись, как будто это были стебли камыша. Окаменев от ужаса, я все же взял себя в руки и сломя голову помчался прочь, взывая о помощи.

Боже, что они со мной сделали бы, если бы вырвались вон!.. Они бесновались до самого 2 сентября. Потом ими овладела загадочная апатия. Почти месяц не жрали, не рычали — казалось, что издохнут. Но потом опять стали жрать; с того времени они были, однако, грустные, никто не слышал их рычания. Только лежали и спали. Пришлось бросать им куски мяса, — они сами не осмелились бы загрызть даже ягненка.

Лучше бы я продал этот сброд Хагенбеку [13] Карл Хагенбек (1844–1913) — знаменитый немецкий зоолог и основатель зоопарков, привозил экзотических животных в Европу из Африки. , или еще лучше приказал перестрелять их… Они отравляют мне жизнь в Сауштейне. Убежать хотя не могут, но — все-таки. Я был бы первый, на кого они набросились бы. Тигр любит тигрицу. А я ее убил. Но, кроме того, я думаю: Демона, так как я забочусь о твоих любимцах, так же как и ты, твоя месть, может быть, будет менее жестокой.

Еще сегодня пишу Хагенбеку: Десять носорогов! Но… Господи, теперь вспомнил: когда ты еще была жива, ты заказала для каждого из этих зверей самочку Посылка не пришла, они утонули в океане. Напишу сейчас же Хагенбеку, чтобы прислал четырех зверей — львицу, item [14] А также ( лат .). тигрицу, самок ягуара и леопарда. Только ты меня, Хельгочка, не очень избивай, когда узнаешь о… Я добрый, я добрый.

А эти изверги тебя позавчера почуяли… Боже, неужели это все-таки была ты…? Но — ведь они могут чуять и присутствие духа; звери, как известно, это умеют лучше, чем люди. Завтра сбегу в Берлин.

4 апреля. Берлин .

Развлечения, кутежи. Но ни на минуту меня не оставляет Демона. Однако все же мне не так плохо. Мои муки, по крайней мере, не усиливаются. Что не усиливается, то умирает, хотя и весьма медленно. И козе придется околеть, — говорят поляки; околеют и мои страдания.

А может быть, они и закончились. Мне так хорошо. Гип, гип, ура! Главное все-таки то, что мне и в голову не приходит бояться призрака! И думаю, что она уже и не придет; боится меня. Гип, гип, ура! Я накачался, как губка, но так и должно быть! Хельга, а ну-ка в жопу прыг!