Джоди Пиколт - Девятнадцать минут [litres]

Джози подняла глаза:

– Мы вместе работали.

– Где?

– В копировальном салоне в центре города.

– Ладили друг с другом?

– По-разному, – ответила Джози. – Не всегда.

– Из-за чего ссорились?

– Однажды он чуть не устроил там пожар. Я сдала его, и Питера уволили.

Патрик сделал пометку в своем блокноте. Почему же Питер пощадил Джози, если у него был повод на нее обижаться?

– А до того случая? Могла бы ты сказать, что вы дружили?

Джози сложила салфетку, которой вытирала глаза, треугольничком, потом этот треугольничек сложила еще раз и еще.

– Нет. Мы не были друзьями.

Рядом с Лейси сидела женщина в клетчатой фланелевой рубашке, пропахшая сигаретами. У нее не было половины зубов.

– Первый раз здесь? – спросила она, окинув взглядом юбку и блузку Лейси.

Лейси кивнула. Они ждали своих сыновей, сидя бок о бок на длинном ряду стульев. Напротив, за красной разделительной чертой, был еще один ряд. Заключенные и посетители должны были сидеть друг против друга, как в зеркале.

– Привыкнешь, – улыбнулась соседка Лейси.

Раз в две недели Питера мог посещать один из родителей, свидание длилось час. Лейси принесла книги, журналы и полную корзинку домашних кексов – все, что, как ей казалось, могло помочь Питеру. Но при регистрации у нее все конфисковали. Никакой выпечки. А литература должна быть предварительно проверена.

Подошел бритоголовый мужчина с татуировками от запястий до плеч. Лейси вздрогнула. Что это у него на лбу? Свастика?

– Привет, мам, – буркнул он.

По взгляду соседки Лейси поняла, что она видит не оранжевый арестантский комбинезон, не бритый череп и не чернильные узоры, а маленького мальчика, который ловил головастиков в луже за домом. «Каждый человек – чей-то ребенок», – подумала Лейси.

Отвернувшись, чтобы не смущать их, Лейси увидела, как ведут Питера. Он так похудел, а глаза за стеклами очков казались такими пустыми, что на мгновение у нее перестало биться сердце, но в следующую секунду она, усмирив свои чувства, широко улыбнулась. Она не покажет, каково ей видеть сына в арестантском комбинезоне. Забудет о панической атаке, с которой ей пришлось бороться при въезде на тюремную парковку. Сделает вид, будто для нее это нормально – находиться в окружении наркодилеров и насильников, когда расспрашиваешь сына о том, прилично ли его кормят.

– Питер, – сказала Лейси, обнимая его.

Это длилось всего полсекунды, но он тоже обнял ее. Она уткнулась лицом ему в шею, как делала, когда он был совсем крошечным и ей хотелось его съесть. Только теперь от него почему-то не пахло ее сыном. На миг Лейси позволила себе помечтать о том, чтобы все это оказалось ошибкой: на самом деле Питер не в тюрьме, а это чей-то чужой несчастный ребенок… Вдруг она поняла, в чем дело. Здесь он пользовался другим шампунем и другим дезодорантом, поэтому его запах стал более резким.

Кто-то тронул Лейси за плечо:

– Долгие объятия запрещены, мэм. Отпустите его.

«Если бы это было так просто!» – подумала она. Они с Питером сели друг против друга по разные стороны красной черты.

– У тебя все в порядке? – спросила Лейси.

– Я все еще здесь.

Он заставил ее содрогнуться, потому что произнес эти слова так, будто всерьез рассматривал другой вариант. Она чувствовала: он говорит не об освобождении под залог. Но чтобы Питер мог себя убить… Нет, это не умещалось у нее в голове. Ей сдавило горло, и она поняла, что уже сделала то, чего обещала себе не делать, – заплакала.

– Питер, – прошептала Лейси, – зачем?

– В доме была полиция? – спросил он.

Лейси кивнула. Ей казалось, что обыск был уже очень давно.

– Они заходили в мою комнату?

– Им выдали ордер…

– Они рылись в моих вещах?! – вскрикнул Питер. Эта была первая эмоция, которую он показал за все это время. – Ты разрешила им брать мои вещи?

– Что ты со всем этим делал? – прошептала Лейси. – С этими бомбами, ружьями…

– Ты бы все равно не поняла.

– Ну так объясни мне, Питер, – сказала она, чувствуя себя сломленной. – Объясни.

– Мама, я семнадцать лет пытался это сделать. Какой смысл пытаться теперь? – Его лицо исказилось. – Я вообще не понимаю, зачем ты пришла.

– Чтобы увидеть тебя…

– Ну так смотри! – закричал Питер. – Почему ты, черт возьми, не смотришь?!

Он схватился обеими руками за голову, узкие плечи затряслись от плача. «Вот до чего дошло, – подумала Лейси. – Смотришь на сидящего перед тобой незнакомца и категорически заявляешь себе, что это уже не твой сын. Или же все-таки стоит поискать в нем то, что осталось от твоего ребенка. А может быть, если бы я действительно была матерью, то не стояла бы перед таким выбором».

Люди скажут, что монстрами не рождаются, а становятся. Люди будут говорить, как неправильно Лейси растила своего сына: здесь, мол, она обошлась с ним чересчур жестко, а здесь чересчур мягко, здесь излишне отстранилась, а здесь задушила чрезмерной заботой. Жители Стерлинга до смерти заполощут имя Хоутонов, обсуждая все то, что она, Лейси, раньше сделала не так. Ну а сейчас что она должна делать? Легко гордиться ребенком, который получает отличные оценки и побеждает в спортивных играх, – ребенком, от которого мир и так в восторге. А вот попробовали бы найти что-нибудь, что можно любить, в ребенке, которого все ненавидят! Может быть, подлинное основание для оценки материнских достоинств нужно искать не в том, как она, Лейси, действовала до этого ужасного момента, а в том, как она поведет себя теперь?

Лейси потянулась через красную линию и обняла Питера. Ей было плевать, разрешено это или нет. Пусть охранники подойдут и оттащат ее, но до тех пор она не отпустит своего сына.

На записи с камеры видеонаблюдения было видно, как дети ходили по кафетерию с подносами, делали уроки или просто болтали в тот момент, когда появился Питер с пистолетом. Раздались выстрелы, послышались крики. Сработавшая пожарная сигнализация дополнила эту какофонию. Все забегали, и Питер снова начал стрелять. Две девочки упали. Другие ребята побежали вон, спотыкаясь об их тела.

Оставшись с жертвами наедине, Питер стал прохаживаться между столиками, словно хотел оценить то, что сделал. Он прошел мимо мальчика, лежащего на учебнике в луже крови, остановился возле брошенного на столе плеера, надел наушники, включил плеер, потом выключил. Перевернул страницу в чьей-то тетради. Взял поднос с нетронутой едой, положил на него пистолет, высыпал воздушный рис из пачки в одноразовую миску, залил молоком и съел. Затем встал и, взяв пистолет, вышел из кафетерия.

Более ужасающего, более хладнокровного поведения Патрик никогда в жизни не видел.

Посмотрев в свою тарелку с лапшой быстрого приготовления и поняв, что потерял аппетит, он отставил ее на стопку старых газет, отмотал видео и сделал над собой усилие, чтобы посмотреть запись еще раз.