Владимир Шапко - У подножия необъятного мира. Хроника деревенского городка

Письмо напугало Павлу. Конверт напугал. Толстый был конверт, Толстый. Не тощий, будто пустой, который об Алесе приходил всегда, который один и тот же словно был… а вот этот – толстый… Господи!

На дворе было голубое, солнечное, во весь дух высокое апрельское воскресенье. Павлики с Шатком с утра ушёл за подснежниками на отрываловские облыски. И Павла, не в силах дождаться его, подталкивая испуг свой, спотыкаясь, заспешила к Ильиным. Прочтут там, всегда прочтут. Побеспокоит, конечно, надоела уже, чай, но дело-то, дело какое, Господи! Конверт-то этот, а? Ведь не бывало такого!..

Зачем-то встав за столом, как на собрании, Надя медленно читала вслух чужие и вроде бы простые слова – и ничего не могла понять. За разъяснением поворачивалась к Павле – та почему-то, как набедокурившая девчушка, прыскала в кулак. Николай Иванович тянулся к письму, хотел схватить, сам читать, но Надя отводила его руку, и всё с недоумением вслушивалась в произносимые собой чужие слова. В слова, как ей самой начало казаться, без всякого смысла.

Странное письмо и не гласило даже, а как-то внутренне, еле сдерживаясь, голосило , голосило непонятной сначала, какой-то давней, но незабываемой обидой:

«Добрый день или добрый вечер, уважаемая тётка Павла!

Пишет Вам кавалер ордена Славы и медали “За отвагу”, а также других медалей, а также имеющий интересное ранение Кондратюк Иван – Председатель.

Не знаю, как Вы, тётка Павла, а я Вас запомнил на всю мою оставшуюся жизнь, если правду сказать Вам, извините!

Коротко напомню о случившемся меж нами, тётка Павла. В мае 41-го года, то есть перед самыми военными событиями меж нашей Советской страной и Германией фашистской, Вы, тётка Павла, застали меня и Верку Гуменникову, Вашу соседку, на задах Вашего огорода, в лопухах. Мы сидели с Веркой в мирной беседе, и ничего меж нами уже не происходило. А поясок, для Вашего сведенья, распущен был у меня просто так – от сильной жаркости погоды. Вы же, тётка Павла, по Вашей тёмной необразованности и некультурности, подкрались сзади и без предупреждения, вероломно, как фашист, начали бить меня дрючком: по горбу и другим моим местам. И кричали при этом на всю деревню: “Да чтоб поотсохло у тебя, кобель проклятый! Да чтоб поотсохло!..” Даже необразованному человеку понятно, на что Вы намекали, тётка Павла. Ладно. Верка, незаслуженно плача, убежала. Я тоже удалился, глубоко оскорблённый Вами. Но если б знали Вы, тётка Павла, что Вы накликали на меня впоследствии своим тёмным кликушеством! В первом же бою с противником (место боя сообщить не могу по причине строжайшей пока что секретности)… в первом же бою немец, словно услыхав все Ваши паскудные слова и пророчества, сказанные Вами тогда на огороде, немец тут же кинул мину – и мне оторвало значительную часть моего, нужного мне… Сами понимаете, тётка Павла. Надеюсь, объяснять не надо, что оторвало? И ещё. Этой же миной оторвало мне ухо. Почему-то левое. Странно, конечно, но это уже мелочь. Ладно. Истекающий кровью, я был вынесен с поля боя честным советским санитаром. Хирург, сам ещё бравый мужчина, осмотрев моё ранение, сожалеюще покачал головой и сказал: “Интересное ранение…” Сами понимаете, на что он намекал. Но сделал всё как положено: остановил кровь, зашил рану, отправил в тыл. Через три месяца всё у меня поджило, и меня снова отправили на фронт добивать фашиста. И вот до самого конца войны, то есть почти четыре года, я был вынужден отказывать всем женщинам. По их надобности. Скрывать, кто я такой стал. Убегать от них. И это при ордене Славы и медали “За отвагу”! И вот теперь скажите, тётка Павла, кто Вы такая есть: тёмная злая колдунья, чуть было не погубившая всю жизнь честного человека, или честная советская женщина?… Я определить это – затрудняюсь!

После полного и окончательного разгрома немецко-фашистских войск, демобилизовавшись, я сразу поехал в один из главных городов нашей необъятной Родины (уточнять город не буду по причине строжайшей пока что секретности), где мне, как кавалеру ордена Славы и медали “За отвагу”, а также имеющему интересное ранение, наши честные советские врачи стали наращивать значительную часть моего, нужного мне. Год наращивали, целый год! Вы понимаете, что Вы наделали, тётка Павла, тогдашним своим необразованным кликушеством? Мало того, что Вы заставили страдать честного человека, месяцами вынужденного передвигаться по палате, как каракатица какая, Вы ещё отняли у народного хозяйства здорового мужика, будущего Председателя! Вот что Вы наделали тогда, тем жарким майским днём в Ваших лопухах, тётка Павла!

Ну да ладно, что было, то было. Зла на Вас я не держу, тётка Павла. И жена моя – тоже. А жена моя, к Вашему сведенью, оказалась та самая небезызвестная Вам Верка Гуменникова, жестоко оскорблённая Вами в лопухах, сейчас, понятное дело, Вера Ивановна Кондратюк. Вот так-то, тётка Павла! И детей уже двое у нас – сын и дочь. Ясно?… Это я так, к примеру Вам, к слову.

И ещё скажу я Вам, тётка Павла, не в обиду, что до конца жизни своей должны благодарить Вы Бога своего, что есть на свете такой светлый человек, как Неробейкин Иван Афанасьевич, бухгалтер райисполкома. Не он бы – не видать бы Вам этой справки, как ушей своих! Это он, Неробейкин Иван Афанасьевич, забросив все дела в райисполкоме и получая ежедневные нарекания от начальства, день и ночь писал и ездил по всему району, пока не нашёл меня, Кондратюка Ивана, Председателя, на моем новом местожительстве в колхозе “Новый светлый путь”. Это он привёз меня в город, это с ним ходили мы к предрайисполкома. И вот к письму прилагаем мы справку, так нужную Вам, тётка Павла. В ней всё обсказано: и как Вы батрачили на колонистов с младенческих, можно сказать, дней, и как Вы в коммунии были, и как Вы, тётка Павла, первыми записались в колхоз “Красный пахарь”. Так что по стажу героической Вашей работы Вам две надо дать пенсии, а не одну. Это мнение Ивана Афанасьевича. Я к нему присоединяюсь.

Справку подписали три человека: предрайисполкома Колотилин Н. Ф., я – Кондратюк Иван, Председатель, и Неробейкин Иван Афанасьевич, бухгалтер. (Он сперва стеснялся подписываться – мы настояли.)

И ещё, последнее, тётка Павла: жена моя Верка, как узнала про Вас, так горько плакала, потому выходит, что только четверо из нашей деревни, побитой фашистами, осталось в живых. Это Вы, тётка Павла Маркевич, внук Ваш – Павел Алесьевич Счастный, я – Кондратюк Иван, Председатель, жена моя Верка, урождённая Гуменникова, и всё. Дети наши – не в счёт: они послевоенные, они ничего не знали. И теперь Верка, жена моя, всё время плачет и зовёт Вас, тётка Павла, и Вашего внука Павлика к нам жить. Навсегда. Я не возражаю. Поместимся.

Остаюсь Ваш, тётка Павла, Кондратюк Иван, Председатель».