Михаил Елизаров - Земля

– Ой, простите!..

От пережитой неловкости стыд ударил в голову. Сразу зафальшивило частотами левое ухо. А помешавшая нам парочка с шумом ввалилась в соседний закуток. Слышно было каждое слово.

– У бабёшечек, Андрей Иванович, точка G находится в конце слова shopping, – отчётливо сказала девица.

– Сама придумала? – Иваныч закряхтел пружинами дивана.

– Нет, народный фольклор…

– А какой ещё бывает фольклор, как не народный? – насмешливым тоном спросил Иваныч.

Девица чуть подумала:

– Городской?

– А там не народ, что ли, живёт, в городе? Ты давай прекращай из себя умную корчить! – и снова протяжно заскрипели пружины.

Девица произнесла игриво:

– Андрей Иванович, вы коварный-прековарный! Вот зачем вы так с деньгами?

– Как? – тот засмеялся.

– Раскладываете, типа бери сама. Это чтоб посмотреть, жадная я или нет? Вдруг возьму много, тогда вы меня не позовёте больше!

Я перевёл взгляд на Таню. Она, точно кающаяся грешница, била передо мной поклоны. Подбородок её был в слюне, с виду очень похожей на сперму – как если бы над её лицом надругался негритянский ганг-банг.

Вынув изо рта, спросила устало:

– Точно хорошо?

– Точно, – пробормотал я.

Издалека, через две или три ячейки, просочился хохочущий басок Гапона:

– Ебливой куме только хуй на уме!..

– А-тях-тях! На уме-е!.. – откликнулось пространство Алёшей, но совершенно с другой стороны.

Я уже не понимал, то ли вправду стены такие тонкие, то ли мной опять овладела одна из навязчивых слуховых галлюцинаций.

Похотливые и путаные речи звучали отовсюду, словно мы оказались в эпицентре какого-то борделя-улея в одной из его ячеек, окружённые со всех сторон выдохшимся престарелым развратом.

– А можно без гондона? – сладострастно подвывал за стеной Дмитрий Ростиславович.

– Нельзя-а-а… – отвечали ему. Наверное, та самая дылда Милена.

– Я перед тобой лежу, в подушках утопая! – бредово декламировала подружка Иваныча. – Раздета вся! Моя прекрасна нагота! А ты, бокал мартини допивая, с улыбкой достаёшь кусочек льда! И я дрожу, предчувствуя усладу! Губами ты к моим губам приник! Я получу сейчас свою награду! И вслед за льдом по телу побежит язык! И ручками меня ты так ласкаешь, что я кричу: ещё… ещё… ещё!..

– Ха-га-а! Я ебуся лучше гуся: гусь ебётся – задаётся, я ебусь – не задаюсь!..

– А-тях-тях! – донеслось Алёшино. – Гусь!..

– Ну почему нет?! – разочарованно застонал из другого угла Дмитрий Ростиславович.

– Потому что вы об этом спросили. Значит, уже практикуете такое! А мне ваша зараза не нужна! Минет – пожалуйста, сколько угодно, а остальное только в презике!..

– Ой, у вас падает!.. – громко констатировали в соседнем закутке у Иваныча.

– Меньше стишки читай, а больше делом занимайся!

– Я маме говорю, – произнесла непонятно откуда Венера усталым тоном. – Дай мне хотя бы двести тыщ на первый взнос, а она такая – сама зарабатывай! Я ей: мама, я всё посчитала, можно взять ипотеку на десять лет и в этой квартире не жить, сдавать в аренду, а через пять лет взнос уменьшится до двенадцати тысяч…

– Батю своего лучше отрави, – равнодушно посоветовала та, что хвалилась дипломом по массажу.

– Толку-то? – хмыкнула Венера. – Всё равно в двушке на Барклая Витькина доля… Вот я и говорю ей: мама, дай двести тысяч, и я откажусь от своей доли в твоей квартире. Как будто не родная им, ей-богу…

– Андрей Ива-а-анович! – проблеяло за стеной. – Давайте ко-ончим вместе-е!..

– Все, что в девушке прекрасно, то в ней и ебут! Ха-га-а!..

– А-тях-тях!..

– Ну, бля, как так можно?! – плачуще взвыла Милена. – Гандон втихую снимать?! Вам не стыдно?! Взрослый человек! Врач!..

– Ха-га! Проснись, пизда-а, нас обокра-а-али!..

И над всем этим местечковым срамом неприкаянная Викуся-“скелетик” выговаривала неизвестно кому сердитым голоском:

– Я ему прямо сказала: “В русскую машину не сяду! Даже в новую!” Хочет добиться качественной женщины – пусть рискует и вкладывается!..

– Тебе хорошо, милый? – Танино лицо было липким от пота и каким-то одуревшим.

Я перевёл взгляд на разверзшуюся щель в диване – кожано-красную, в мусоре и крошках, с рваной упаковкой “Contex”.

– Слушай, – я отстранил Танину голову и резким движением стянул с себя чпокнувший презерватив. – Давай без него. Косарь я накину…

У Тани глаза сделались собачьими от благодарности. С новыми силами она принялась за дело, замычала, изображая бешеную страсть. Я, помогая ей, тоже замычал, приобнял её за голову, сосредоточился и через полминуты кончил.

Таня изгваздала мне всю ширинку – на чёрной ткани штанов остались подсохшие белые разводы. Было неловко замывать их в её присутствии. При этом сама она не постеснялась прополоскать рот тем самым “хлоргексидинчиком”, о котором заботливо упоминал когда-то Никита. Такой же флакон-близнец я видел и на Алининой полке в ванной комнате.

Когда я уходил, Таня с укором окликнула:

– Эй! Даже не спросишь телефон?

Она лежала в вызывающе-непринуждённой пляжной позе, а рядом с ней пятисотенная купюра и свёрнутые в трубочку желтовато-пергаментные сотенные – доплата за минет без “резины”.

– Неужели тебе кто-то лучше сосал?

– Никто, – успокоил я, удивляясь, что и тут приходится лукавить. Достал “моторолку”.

– О, прикольная! – Таня издали оценила мой изрядно потрёпанный мобильник. – У меня раньше тоже такая была моделька, только сломалась. Кто б новую подарил?.. – маняще вздохнула и наконец продиктовала номер.

– И если что, почём твои услуги?

– Ну… – она потупилась. – Вот сколько стоит хороший французский парфюм?

– Не знаю. Тыщи две – три?

– Три будет в самый раз! Так что не пропадай, милый. Циферки знаешь, звони, буду очень рада! Всегда, в любое время…

Из закутка я сбежал, как с места преступления. В конце коридора между хаммамом и неработающей, загруженной какими-то коробками сауной я отыскал душевую комнату и возле раковины оттёр пятна со штанов, а после высушил мокрую ширинку феном – к счастью, он был не стационарной сушилкой для рук, а обыкновенным, на длинном проводе.

В соседнем помещении оказалась раздевалка. Я увидел в беспорядке развешанные цветастые шубки, курточки, сапожки. Бляд-хата, стало быть, переодевалась здесь, а не в прихожей “Дастархана” вместе с гостями. Глядя на вешалку, я вспомнил, что оставил на другом крючке свою толстовку с капюшоном.

Возвращаться не хотелось, но толстовки было жаль. Я не без труда отыскал наш с Таней кабинетик. Все они были одинаковыми, с порочно-красными диванами. Только с третьей или четвёртой попытки нашёлся нужный, Тани там уже не было.

Перед зелёной льдиной-дверью, ведущей в зал, я проинспектировал штанины – не хватало ещё, чтобы к ним пристала какая-нибудь смешная улика, типа обёртки от презерватива. С тихим бешенством предвкушал, как меня встретит скабрёзная гапоновская прибаутка и улюлюканье дастархана.