Михаил Елизаров - Земля

– Аркаш, за себя говори! – тотчас открестился Иваныч. – У меня всё тьфу-тьфу… – и костисто постучал по столу.

– Володь! – Гапон резко переключился на меня. – Ну так как? Мы добазарились?

– Нет, – сказал твёрдо. – Неинтересно!

– Это что же такое, Володя? – с упрёком нажал Гапон. – Неужели я, старик – седые яйца, тебя уговаривать должен?!

– Не надо меня уговаривать.

– Ясно, – Гапон усмехнулся. – Петух – птица гордая: пока с ноги не уебёшь, не полетит. А если я тебе полсотни в месяц предложу? Тоже откажешься?

– Конечно, – повторил я упрямо, хотя сумма потрясла меня. Впрочем, после присказки о “гордом петухе” соглашаться было по-любому невозможно.

Зрачки Гапона превратились в колючие и острые точки.

– Ну, что могу сказать! Заебато всё в стране, если от такого бабла отказываются. Я вот помню времена, когда сотня баксов считалась охуительной зарплатой. Иваныч?

– Ага, – кивнул Иваныч. – В девяносто третьем у меня меньше набегало.

– Ладно, хер с тобой, золотая рыбка, – Гапон вздохнул.

– Всегда со мной! – ответил я.

И опять мне почудилось чьё-то невидимое внимание.

– Аркадий Зиновьевич, – заканючил Капустин. – Я бы домой поехал. И Владимира заодно подкину…

– Вот за что не люблю Капустина, так за его сверхисполнительность. Он и крест снимет, и трусы наденет…

В этот момент распахнулась мутно-зелёная, как льдина, стеклянная дверь, и в зал ввалилась бляд-хата – кто в купальнике, кто в коротеньком банном халатике. Я даже не понял сразу, сколько их – шестеро или семеро. Коньяк ударил в голову, и я сбивался со счёта.

Мне, в общем-то, стало понятно, что имел в виду Гапон, когда пожаловался, что проститутки “страшные”. На самом деле обычные повзрослевшие пэтэушницы, дебелые и развязные, с грубоватыми голосами, размалёванными глазами, чуть потёкшими от пара и воды. Не красавицы, конечно, но и не такие уж уродки – не бизнес-класс, но и не привокзальный эконом.

Все они выглядели более-менее одинаково – накрашенные, сисястые, крутозадые бабёнки. Кстати, одну я посчитал бы вполне привлекательной. У неё была настолько порнографически-шкодная мордаха, что я невольно вспомнил мой сокровенный гигабайт в Рыбнинске. Ещё выделялась высокая, нескладно-тощая, как скелетик, девица с увесистой гулькой волос на голове. На худющих длинных ногах, как наросты, выпирали коленки, из серебристых босоножек смешно торчали распаренные пальцы с красным педикюром. Забавно смотрелась и пучеглазая дылда с тёмным каре и щеками базарной торговки, с исполинскими сиськами, выпадающими из тесного лифчика, – тоже на умопомрачительных каблуках. Замыкающие девицы напоминали Джозефину и Дафну из “В джазе только…”, хотя в них явно не таилось никакого гендерного подвоха – просто лица слегка мужеподобные да короткие стрижки. У одной вместо шпилек были обычные шлёпки.

Гапон с преувеличенным воодушевлением вскричал:

– О, русалки пожаловали! А мы заждались! Как бассейн?

– Круть! – манерно защебетала “скелетик”. – Шикардос! Как в Анталии!

– Был я в этой Анталии! – оживился Дмитрий Ростиславович. – Такая, я вам скажу, братцы, залупа! Вот ни о чём!

Гапон оглядел девиц:

– Я уже подзабыл, кто из вас кто… Володька, знакомься, – и начал тыкать пальцем с хвоста бляд-хаты. – Лана, Оля, Венера, Марина… Как звать эту колдунью, запамятовал.

– Виктория! – услужливым голоском подсказала “скелетик”. – Но можно просто Викуся.

Лицо у неё было маленькое, носатое, какое-то испанское, как у балерины Плисецкой.

Гапон толкнул Капустина в плечо:

– Капустин, обрати внимание на Викусю!.. Милена, Таня…

– Это я Таня! – с шутливой обидой воскликнула мордаха. – А она – Милена! – и дылда охотно покивала.

– Ну, извини, лап, перепутал! – покаялся Гапон. – Но спасибо, что хоть не Фёкла, там, или Матрёна, блять, Авдотья! Реально заебали уже! Нарожают потом русичей – Хуеславов, Яйцеславов, а они вырастут пидарасами или дизайнерами. Творческими, сука, натурами!

– А-тях-тях!.. Хуеслав!

– Это десантник ваш обещанный? – вдруг спросила порно-Таня.

– Да, красавица! – Гапон с бессовестной улыбкой повернулся ко мне. – Собственной персоной, и звать его Владимир.

И не успел я опомниться, как Таня увесисто приземлилась на моё колено, которое я еле успел подставить.

– Какой красивый! – сказала, воркуя. Накинула мне на шею горячую руку. – И сильный!

На другом конце стола “скелетик” плюхнулась на Капустина, обвила. Тот отстранился как мог, скорчил страдальческое лицо. Розовые его бабьи щёки от прихлынувшей крови стали сиреневыми.

– Ура-а! – проорал Гапон, потирая руки. – Пессимист думает, что все бабы бляди, оптимист надеется, что так оно и есть!

– Фи, Аркадий Зиновьевич, ка-а-ак грубо! – Таня лихим движением закинула ногу на ногу. – Разве можно так говорить о девушках?

Увесистость Тани была приятной и возбуждающей. На ней тоже была какая-то стриптизёрская обувка на высоченной платформе. Из-под прозрачного ремешка выступали лилипутские пальчики с короткими красными ногтями.

Проурчала:

– Владимир, ваша мамочка, наверное, так вами гордится!

– Почему? – спросил я.

Впритык было видно, что Тане уже хорошо под тридцать, в уголках глаз и на лбу виднелись морщинки. Я скосил глаза, увидел рытвины целлюлита на её полноватом бедре.

– Ну как же! Воин и защитник! Вот я бы очень хотела, чтоб мой сын, когда вырастет, стал десантником.

– Вэ! Дэ! Вэ-э-э! – проревел, как пьяный водопровод, Дмитрий Ростиславович.

Его уже приобнимала дылда Милена. Сгрузила огромные свои сиськи ему на плечи, а он запустил ей руку под стринги и хищно там шарил. Лицо у военврача было мечтательное.

– Да ладно тебе, Танюх! – сказал пренебрежительно Гапон. – Ты его роди сперва, сына, а потом уже пизди про армию. Первая отмазывать побежишь.

– Я и родила. Пять лет ему. Зовут Марсель.

– Охуеть! Марсель! Провансаль, ёпт! С чего такая экзотика?

– Муж из Алжира.

– Так ты ещё и замужем?!

– Ну да, всё как у людей.

Иваныч скривился:

– А он в курсе, твой черножопый, чем ты тут занимаешься?

– Нет, конечно, – Таня уселась на мне поудобней. – Я ж не ради денег, а чисто для удовольствия. Вы, мужчины, тоже позволяете себе расслабиться, отдохнуть…

– Ну сравнила! – развеселился Гапон. – Если папа ебёт, то мы ебём, если маму ебут, то нас ебут!

Алёша с трудом вывернулся из страстных объятий своей девки:

– А-тях-тях, маму!..

Две незанятых девицы уселись рядом с нами за стол и налегли на шашлык. Я отметил, что сели они напротив использованных тарелок, которые я приписал сначала Алёше и Дмитрию Ростиславовичу. Одну, кажется, звали Венерой. Она выглядела постарше остальных – крашеная, с тёмными корнями, блондинка нейтральной внешности. Если бы я встретил её на улице, нико-гда бы не заподозрил ничего такого – заурядная домашняя тётка. Но манеры у неё оказались изысканными. Я невольно залюбовался, как она подчёркнуто элегантно орудует ножом и вилкой.