Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

День идет своим чередом – разведен костер, жарится рыба, смех, кто-то бросает камешек по волнам, кто-то загорает… Плавки у всех сконструированы еще по старинке – со шнурочками или пуговицами; но чтобы переодеться – все равно заходят за скалу, так, чтобы девочки не увидели. И все же кто-то что-то увидел, раздается хохот. Девочки тоже ушли переодеваться – одна надевает купальник, а вторая следит, чтобы мальчики не подглядывали, но мальчики все равно подглядывают. Смех нарастает, кто-то притащил бутылку дешевого вина, и вино это – для всех впервые. Девочки в ужасе, отказываются, мальчики бравируют, хотя явно тоже не мастера в области алкоголя. Никаких пластмассовых стаканов – один стеклянный граненый стакан на всех долго отмывается в соленой воде, вино пробуют по кругу. Девочек уговаривают, они плюются, говорят, что это кислятина, кто-то из мальчиков курит в уголочке… В общем, все молодо и замечательно.

Мы видим какую-то игру между Жанной и Аликом… Мы можем даже подняться вверх и увидеть прекрасный город с высоты: побережье, купающихся людей, лодки с рыбаками…

Сумерки, вечереет, стало чуть прохладнее. Купальники сушатся на камнях, девочки закутались в полотенца, мальчики готовят… Вдруг все замечают, что Алик как-то очень долго плывет под водой, долго его нет – девочки заволновались, и вдруг он выныривает, получая одобрение всех, и конечно, Жанны. Но понятно, что Жанна нравится Шурику, а потому он тоже жаждет признания. Мы видим, как он лезет на очень высокий камень и красиво с этого камня ныряет вниз. И тоже его долго нет. Все ждут, понимая, что он сейчас тоже проплывет, как Алик, и покажется над водой. Но Шурика нет, а на воде неожиданно появляется кровь. Ребята в ужасе, ныряют, ищут Шурика, девочки кричат, появляются какие-то взрослые, небрежно одетые люди, потом присоединяются отдыхающие с соседнего цивилизованного пляжа – все ищут… Кто-то пытается найти телефон-автомат. Звонит. Прошло время, на небе уже звезды, но ребята все еще на пляже, и вот кто-то выволакивает тело Шурика – тело утопленника. Его накрывают одной из пляжных подстилок. В это время появляется папа Шурика – молодой человек, года 33, не больше, красивый юноша, интеллигентный – и не скажешь, что папа. Ребята, увидев его, тушуются, но он ни с кем не заговаривает, сторонится… Не отрываясь, смотрит на тело сына.

…По улице едет «полуторка» с открытыми бортами, на ней – гроб, обложенный цветами. И за машиной идет папа Шурика, которого мы с трудом узнаем – он полностью седой. Какие-то женщины в черном, а за ними идут школьники, несут венки – из проволоки, с искусственными цветами. Один венок с одной стороны держит Алик, с другой – Жанна. Играет небольшой духовой оркестрик, разрыта яма, начинаются похороны… Алик с ужасом видит Шурика в гробу и в то же время влюбленно смотрит на Жанну. Гроб зарывают, плачет мама. Это главное одесское кладбище с забором из ракушечника; венки укладываются на могилу… Жанна и Алик уходят вглубь кладбища, которое чем дальше заходишь – тем более заросшее, огромные деревья, кусты, могилы теряются, как в лесу. Жанна и Алик садятся на надгробный камень, сидят рядом. Случайно Алик касается ее локтем, и она не отстраняется, как раньше. Они пододвигаются друг к другу ближе и очень неумело и неловко целуются – видно, что для обоих это впервые. Алик в ужасе, что-то с ним случается, он приходит в какое-то невменяемое состояние. Что с ним происходит?! Этого он никогда раньше не испытывал! Он понятия не имеет, что эти ощущения, которые он так остро, сладко и в то же время постыдно пережил и называется известным лишь из разговоров со сверстниками словом оргазм.

Ему и больно, и стыдно, и прекрасно – в общем, состояние неадекватное. Жанна, почувствовав неладное, убежала. Он раздевается, прямо там, на кладбище, кладет брюки сушиться – и засыпает в плавках среди могил. Утром просыпается от того, что прибежала Жанна: Алик не пришел домой ночевать, родители в ужасе, и она пришла его искать. Они берутся за руки, идут, что-то друг другу говорят – в какой-то момент понимают, что проходят мимо могилы Шурика Ефремова, у которой сидит спиной седой человек. Плечи его вздрагивают.

Израильский продюсер Марк Капитанский организовал цикл моих творческих вечеров. Они проходили в разных городах Израиля, в том числе, в Иерусалиме в Русском культурном центре.

Мы с Капитанским едем на машине к месту проведения вечера. Подъезжаем к воротам, на которых висит афиша. Там про меня написано все: народный артист, профессор, обладатель наград, заслуженный деятель искусств, орденоносец и даже лауреат премии Турецкой республики. И уж как самый главный аргумент в конце указано: «член Президиума Всемирного Клуба одесситов». Возле афиши прямо в проеме ворот стоит старый еврей, который все это внимательно читает и с пониманием кивает головой. Своим телом он полностью загородил проезд. Мы не можем проехать. Опускаю стекло и спрашиваю:

– Что там такое?

Он, не оборачиваясь:

– А! Выступает какой-то поц из Одессы!

Я засомневался и говорю Капитанскому:

– Может, поедем обратно?

Но деваться было уже некуда. Вежливо попросили дедушку пропустить нас. Я, кстати, нисколько не удивился, когда увидел нашего скептика в первом ряду. Он, увидев меня, тоже нисколько не удивился…

В свое время Валентин Гафт сочинил на меня эпиграмму:

Спустя некоторое время, я вступил в Всемирный клуб одесситов. Меня включили в состав президиума, вручили медаль, удостоверение и попросили написать в книге почетных гостей. И я написал:

Театральное воспитание я получил в немногочисленных одесских театрах. Мама водила в оперу, в русский драматический, но самой любимой, конечно же, была оперетта. Сколько помню, главным режиссером там был Матвей Абрамович Ошеровский. Позже, уже, будучи студентом ГИТИСа, я приезжал летом в Одессу и частенько заходил в театр не только на спектакли, но и по делам – встречался с артистами и, самое главное, с замечательным театральным художником Михаилом Борисовичем Ивницким, который делал декорации к моему преддипломному спектаклю. Ивницкий познакомил нас с Матвеем Абрамовичем, и тот сразу предложил:

– Поставь у нас оперетту! Ты на каком курсе?