Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Гастроли «Школы современной пьесы» в Женеве. Зал театра Каруж переполнен. Играем «Событие». Я за кулисами слежу за происходящим. И вот первые актеры возвращаются со сцены испуганными и рассказывают, что на каждую их реплику весь зал кивает, как будто бы все согласны с текстом или с актерской игрой, – не понятно. Я тоже испугался, побежал в зрительный зал и увидел – точно! Кивают! На каждую фразу! Почти одновременно – кивает весь зал. В чем дело?! И тут до меня доходит, что над сценой на электронном табло идет синхронный перевод – ведь мы играем на русском, а в зале сидят швейцарцы. Они смотрят сначала на артистов, потом наверх – читают текст, и затем опять на артистов. Вот и получается, что весь зал дружно кивает и совершенно с нами соглашается.

Лев Константинович Дуров, много лет игравший в нашем театре, кроме того, что был великим и уникальным артистом, проявлял какую-то невероятную работоспособность. Просто до безумия. Он ухитрялся одновременно исполнять несколько главных ролей в «Школе современной пьесы», в театре на Бронной, ставил там спектакли. В это же время преподавал в Школе-студии МХАТ, снимался в большом кино и сериалах. Кроме этого записывал как режиссер и ведущий передачи на радио, озвучивал мультфильмы. Был членом всевозможных жюри и редколлегий. Но и этого мало – еще участвовал в многочисленных антрепризах и ездил по всей России. Об одной такой поездке из первых уст – рассказ Ольги Аросевой.

Они катали тогда пьесу Петра Гладилина «Афинские вечера». Казанский вокзал. Поезд Москва-Воронеж. Отправление 00 часов 15 минут. В прекрасное, дорогое СВ – минут за 40, с тем, чтобы не опоздать, расположиться, перекусить перед дорогой заходит Ольга Александровна Аросева.

– Я вошла, переоделась, сняла одежду, надела халатик, тапочки с помпончиками, заказала у проводницы чай. Выложила на столик еду, которую захватила из дома. Красиво все так накрыла. Полчаса до отправления, но Льва Константиновича пока нет. Я достала из чемодана специальную подушечку – «думку», которую всегда беру с собой в дорогу. Все-таки поезд – уснуть трудно. И вот уже 10 минут до отхода поезда – Левы нет, я начинаю нервничать и волноваться. И буквально в тот момент, когда поезд трогается, Дуров влетает, запыхавшийся, в купе. Швыряет свой потертый портфельчик. (Непонятно, что там внутри). Сбрасывает куртку. Поезд едет. Дуров говорит: «Жутко устал – съемки, студенты, озвучание, заседание, репетиция и пр.»

Тут Лев Константинович достает из портфельчика флягу с коньяком – ага, теперь понятно, что там внутри! – делает несколько глотков, запивает чаем, закусывает моими бутербродами и практически сразу засыпает. Я аккуратно повесила его одежду, подложила ему «думочку», погасила свет и сама попыталась уснуть. Но не тут-то было! Дуров сильно храпит. Поезд идет все дальше. Я не сплю, лежу с закрытыми глазами. Наконец, через какое-то время почувствовала, что он встал. Приоткрыла глаза – увидела, что он в семейных трусах. Глаза закрыла на всякий случай. Потом, чувствую – наклонился надо мной и как будто прислушивается к моему дыханию. То есть старается понять – сплю или не сплю. Затаилась. Он куда-то двинулся. Приоткрыла глаза и вижу: батюшки! Надевает мой халатик, тапочки с помпончиками и тихо выскальзывает из купе – очевидно, в туалет. Через некоторое время возвращается, снова прислушивается к дыханию, вешает халатик и ложится спать. Через 15 секунд – храп. Я уже не сплю, конечно, ворочаюсь. Наконец, наступает рассвет. Я встаю, надеваю халатик, тапочки с помпончиками, беру полотенце. И выхожу в коридор – занять очередь в туалет. В коридоре у окна стоят две женщины. Оценивающе на меня смотрят и довольно громко – так, что я все прекрасно слышу – перешептываются:

– Смотри, ей уже лет 90, а еще прилично выглядит.

– Ага, «прилично»! Ты бы видела ее ночью. Она абсолютно лысая! Сейчас, видимо, парик надела!

– А ножки – стройные…

Много лет назад я выпустил три «Чайки» – классическую Антона Паловича Чехова, детективный сиквел Бориса Акунина и оперетту с музыкой Александра Журбина. До этого Александр Борисович Журбин довольно долго жил в Америке и не раз говорил, что его творчеством очень интересовались американские продюсеры. А потому вполне возможно, что нашу «Чайку» можно передать на Бродвей. Для меня Америка тоже не была чем-то неприступным – я ставил спектакль в Нью-Йоркском театре, смотрел многие мюзиклы на Бродвее и, как мне казалось, был в материале.

В это время мы репетировали с Альбертом Филозовым, Львом Дуровым и Татьяной Васильевой – музыкальный, как сейчас бы сказали «мультижанровый» спектакль «С приветом, Дон Кихот». Я не раз на репетициях рассказывал артистам о своем американском опыте, о мюзиклах, о Бродвее – делился впечатлениями.

Тем временем наша «Чайка. Настоящая оперетка» шла с большим успехом. И на каждый спектакль Журбин приводил разных критиков и продюсеров.

Однажды рано утром раздался звонок. Женский голос с сильным акцентом стал говорить, что-то вроде:

– Г-н Райхельгауз. Это говорят из агентства по производству бродвейских мюзиклов. Мы видели фрагменты спектакля «Сигал», и мы хотим позвать вас на Бродвей, чтобы вы поставили у нас. Вас это интересует?

– Конечно, интересует! – я был в полном восторге.

– Единственное – вы у нас режиссер не очень известный. Поэтому мы сможем заплатить вам только один миллион долларов за постановку. Извините, что так мало. Вас это все еще интересует?

– Конечно, интересует! – миллион меня вполне устраивал.

– Тогда мы проведем переговоры, пришлем контракт.

На репетиции «С приветом, Дон Кихот!» я все это рассказал артистам. Все стали говорить: «Ах, как это потрясающе!» И только Дуров был настроен скептически:

– Я бы поторговался. У них там – знаешь сколько платят!

Через несколько дней опять-таки ни свет, ни заря (конечно – ведь разница во времени 10 часов!) раздался в трубке все тот же женский голос:

– Г-н Райхельгауз, к сожалению мы должны вас огорчить, потому что вы совсем неизвестный режиссер. Поэтому мы можем предложить вам только 500 тысяч долларов. Вас это все еще интересует?

– Конечно, интересует, – воскликнул я. Полмиллиона тоже неплохо. И стал ждать контракта.

Однако звонки продолжались. С каждой беседой мой рейтинг на Бродвее понижался, пропорционально уменьшая сумму гонорара. Длилось все это месяца два… И, в конце концов, женский голос произнес:

– Господин Райхельгауз. С вами будет говорить генеральный продюсер.

И я услышал голос… Льва Дурова. Который без всякого акцента сказал:

– Если вы купите билет за свои деньги в Нью-Йорк, мы так и быть разрешим вам посмотреть один мюзикл с галерки бесплатно, чтобы вы увидели, как это делается.