Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Вдруг, хитро улыбаясь, из телеги выходит Валентин Иосифович Гафт, отводит в сторону и почти шепчет:

– Старик… Это тебе не театр. Это, бля, кино. Ты должен громко крикнуть: «Тишина на площадке. Мотор!!!» Тебе ответят: «Есть мотор!» Ты должен крикнуть: «Камера!» Оператор в ответ: «Пошла камера!» Ты: «Начали!» Понял?

Я все это прокричал и стал кинорежиссером.

Мы с дочерью Машей и ее мужем Лешей поехали на Авиньонский театральный фестиваль. Перед этим заехали в Париж на три дня и дали друг другу слово, что не будем заходить ни в один магазин. Только музеи. Действительно, мы побывали на самых интересных выставках и экспозициях, о которых заранее разузнал Леша. Ходили с раннего утра до ночи. И при том, что мне очень хотелось купить какую-нибудь парижскую рубашку, я выполнял обещание и на манящие витрины магазинов даже не заглядывал. И вот, когда мы в очередной раз перебегали из одного музея в другой, внезапно что-то попало Маше в глаз. Леша стал искать салфетку, Маша присела на какую-то скамеечку. И я понял, что наступила неожиданная пауза. Оглянулся. За Машиной спиной увидел витрину магазина, на котором висел грандиозный пиджак. Я сообразил, что у меня есть 2-3 минуты, пока Леша и Маша заняты извлечением из глаза соринки, и влетел в магазин. Показал на витрину. И хотя говорил почти по-русски, они все поняли. Очень быстро сняли пиджак с манекена и, переглянувшись, сильно снизили цену. Я заплатил, тут же оторвал бирку и надел его на себя. Вышел в новом пиджаке, чего мои дети даже не заметили. Соринку вынули, мы ломанулись еще в какой-то музей, а затем в отель, чтобы собраться и уехать из Парижа в Авиньон на поезде. Когда поезд уже набрал ход, стали пить кофе, я решил все-таки похвалиться пиджачком. Но тут с ужасом сообразил, что чемодан-то я взял, а пиджак остался на вешалке в номере гостиницы. Горе мое было безмерным. Маша тут же позвонила на лобби отеля, объяснила ситуацию. Через некоторое время администратор перезвонил и сообщил, что все нормально: пиджак сохранен и убран в надежное место. В Авиньоне все шло своим чередом. Мы смотрели спектакли, встречались с разными людьми. В том числе и с главным режиссером Пермского театра Борей Мильграмом, который торопился в Париж. Из Парижа он должен был лететь в Москву, а оттуда к себе в Пермь. Я обрадовался оказии:

– Боря, не сочти за труд – зайди в отель, вот адрес, забери мой пиджак!

– Разумеется, – ответил Боря и улетел.

На следующий день я позвонил Боре. Боря отчитался: «Все взял. Уже в Москве. Лечу с ним в Пермь. Кого-то попрошу из Перми привезти в Москву.»

Я вернулся в Москву. Прошло недели три. И вот кто-то из Перми приехал в Москву с моим пиджаком. Передали пакет. Когда я развернул, то увидел не мой прекрасный голубой пиджак, а какой-то крошечный темно-синий женский пиджачок. Я ужасно огорчился. Нашел Машу. Маша позвонила в парижский отель. Там ее звонку несказанно обрадовались:

– Как хорошо, что вы объявились! Тут женщина страшно рыдает по своему синему пиджачку.

Дальше логистика была такая. Переводчица с французского, которая с нами постоянно работала, позвонила своей дочери в Париж. Та зашла в отель за моим пиджаком, забрала его и через своего знакомого переправила в Москву. Тем временем синий женский пиджак был отдан французскому режиссеру Франку Бертье, который тогда у нас в театре ставил спектакль «Неожиданное». Именно он и доставил хозяйке любимую вещицу. Путешествие моего пиджака в общей сложности длилось более трех месяцев.

Адольф Яковлевич Шапиро приехал в Израиль. Он хорошо был знаком с художником Сашей Лисянским, который его везде возил. Они встречались с друзьями, ходили в рестораны и прочее. Естественно, Шапиро захотел поехать в Иерусалим. Саша говорит:

– Там живет Сеня Злотников. Надо вам непременно познакомиться.

Саша позвонил Семену Злотникову, известному драматургу. Семен охотно согласился познакомиться с известным режиссером.

– Приезжайте, я сварю плов.

У Злотникова на крыше дома – патио. Настоящий сад с мангалом и видом на древний Иерусалим. Он приготовил роскошный плов. Адольфа Яковлевича принимали по-царски. Он был в полном восторге. В конце встречи обнимались, целовались, пили на брудершафт и давали клятвы вечной дружбы и любви. Ну и, конечно, Шапиро пригласил Злотникова в гости:

– Как только будете в Москве – звоните, приходите.

И действительно, через пару месяцев Злотников приехал в Москву. Буквально в первый же день попал на церемонию вручения театральной премии «Золотая Маска». Стоит он в фойе Большого театра с Дмитрием Крымовым. Прямо к ним направляется Адольф Шапиро с женой. Адольф Яковлевич здоровается с Крымовым, ну и со Злотниковым, конечно:

– Как вы? Что нового?

Злотников чувствует, что Шапиро его не узнает – ну то есть понимает, что это кто-то знакомый, но вот кто – понятия не имеет.

Тем временем, Шапиро продолжает общаться, говоря какие-то неконкретные фразы. И тогда Злотников, который априори на всех сердит и на все в обиде, прямо его спрашивает:

– Скажите, а вы меня узнаете? Вы знаете, кто я?

Шапиро, который не узнает и не знает, пытается отшутиться:

– Ну, разумеется… Кто же вас не знает? Смешно даже спрашивать…

Но Злотников не унимается:

– И кто? Скажите, кто я?

Вокруг люди притихли. А Злотников так на всех смотрит угрожающе – типа, только подскажите ему – убью.

Шапиро в ужасе озирается, ища помощи, но все молчат.

Тогда он мямлит:

– Ну, что вы меня ставите в дурацкую ситуацию… Конечно, я вас отлично знаю, и вы меня, думаю, знаете…

Злотников:

– Я-то вас знаю. Вы Адольф Шапиро. А я по-вашему – кто?

Воцарилась тишина. Злотников выдержал паузу.

– Ну, ладно. Всего доброго. Вспомните – звоните.

Студентами ГИТИСа мы с Толей Васильевым и Борей Морозовым жили в общежитии на Трифоновке, дом 45 Б. Мы получали повышенную стипендию, подрабатывали, тем не менее, денег у нас было немного. В ГИТИС из общаги ездили на 15-ом троллейбусе или 24-ом автобусе. Доезжали до Трубной площади и затем пересаживались на 31 троллейбус, который шел до Никитских ворот, откуда до института рукой подать. Но иногда мы не пересаживались на 31 троллейбус, а шли в ресторан «Узбекистан».

За 50 копеек в ресторане «Узбекистан» подавали пельмени в бульоне – огромная бадья, которая заменяла завтрак и обед. А иногда – в «тучные дни» – брали на всех одну порцию плова. Нас в ресторане хорошо знали, клали побольше. Естественно, в нашей комнате на Трифоновке как-то оказались солонка и перечница из ресторана. Честно говоря, мы их сперли. И не потому, что нас интересовало стекло – просто удобно было сыпать оттуда соль и перец. Когда мы окончили ГИТИС, все разъехались из общежития и работали кто где. Солонку и перечницу я захватил с собой. Они долго болтались где-то на даче у родителей жены в садовом домике на 6 сотках. Раньше на дачи принято было свозить всякое барахло, которым в городе пользоваться было несолидно. Шли годы. Там, где мы пересаживались на 31 троллейбус, возник театр Школа современной пьесы. Наш ближайший сосед – один из лучших московских ресторанов «Узбекистан» – стал нашим другом. Однажды я вдруг получаю приглашение на празднование 70-летнего юбилея ресторана. Съездил на дачу, нашел валявшиеся солонки, отмыл их, завернул в красивую подарочную упаковку и пришел на празднование. Вечер вел ведущий. Гости были очень представительными. Иосиф Кобзон, который спел «Как молоды мы были». Какой-то чемпион по слалому, подаривший смазанные бараньим жиром лыжи. Были крупные чиновники, работники МИДа и другие ВИП-персоны. Все поздравляли, дарили какие-то подарки. Дошла и до меня очередь. Ведущий объявил: