Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Грандиозная у него была мистификация с драматургом Вацетисом. Он так придумал его, так проработал детали биографии этого вымышленного литератора, что в его реальность верили абсолютно все. Даже театральный критик Наталья Анатольевна Крымова не сомневалась в его существовании.

Ну и, конечно, одна из самых мощных работ Сергея Юрьевича – «Ужин с товарищем Сталиным». Иногда думаю, что, если бы вместо истерических криков, несущихся с экранов телевизоров, показали бы этот отснятый, кстати говоря, телеканалом «Культура» спектакль, это было бы намного полезнее для осмысления нашей трагической истории. Там была величайшая режиссерская находка – первый акт он играл без грима. И постепенно добавлял детали, на наших глазах превращаясь в узнаваемый образ. Весь антракт Юрскому делали портретный грим Сталина, и во втором акте на сцену выходил настоящий Иосиф Виссарионович. И был понятен весь этот феномен.

Накануне открытия нашего театра после реставрации и ремонта я Сергею Юревичу позвонил, чтобы пригласить его. Он подробнейшим образом расспрашивал – как изменился большой зал, в котором он сыграл столько спектаклей. Какая там теперь механика, какие технические возможности появились. Было полное ощущение, что он готов к работе.

Просил его быть с нами 25 января на открытие. Он ответил: «Лежу в больнице, не встаю с кровати, даже не шевелюсь. Но потом приду непременно».

Однажды играли «Стулья». Перед началом на сцену вышел Сергей Юрьевич и сказал: «Сегодня умер Виктор Ильченко. Если можно, мы не сразу начнем спектакль. Помолчим минуту». В зал вернули свет. Сергей Юрьевич стоял на сцене и вглядывался в лица зрителей. А они также молча смотрели на него.

Сегодня мы тоже помолчим.

Я в Москве до этого не был. Я знал о ВГИКе и ГИТИСе как о таких не просто иных планетах, а о чем-то невозможном, недосягаемом. Вот не может такого быть, и все! И с записочкой от Игоря Кохановского – я же понимал, что в Москве мне и жить негде, и деваться некуда – я ехал в Москву. Вышел на Киевском вокзале, – ехал, естественно, поездом, какой там самолет, дорого! – куда-то поставил вещи (кажется, в камеру хранения, точно не помню), и отправился искать адрес. У меня на конверте было написано так: «Ленинский проспект, 87, доехать на троллейбусе до магазина «Телевизоры», дальше квартира такая-то на первом этаже, найти Юлия Марковича Даниэля».

Я нашел, приехал, позвонил. Открыл человек, ставший одним из тех людей в моей жизни которым хотелось подражать. Юлий Маркович – один из первых. Мало того, когда я его увидел, подумал, что надо мне тоже так прическу делать. Я всегда волосы зачесывал вверх – это называлось «кок». А у него они лежали так, как растут – потрясла такая простота. Потом я это же самое увидел у Алексея Николаевича Арбузова. Я помню нескольких людей, которые не делали причесок. Меня потрясло, что можно так просто жить! Носить рубашку, например, так, как она висит, а не специально куда-то заправлять.

Юлий Маркович совсем мне не удивился. Как потом понял, у него такие, как я, уже бывали. Увидел московскую квартиру – настоящую квартиру московского интеллигента. Там, конечно, был и письменный стол, и кровать, очень много книг, что сразу сделало эту квартиру для меня космической, нечеловеческой. Я не знал на тот момент – да и никогда не узнал – есть у него жена или нет… Но, кажется, потом была какая-то вдова Даниэля, которая что-то всем рассказывала… Он очень быстро меня спросил, что мне нужно. Я рассказал, что хочу поступать в ГИТИС, на режиссерский факультет. Он сказал, что ладно, ключ будет лежать «здесь под ковриком, еда на кухне, и слушай, можешь сходить в овощной магазин купить картошки? Мы сейчас с тобой ее пожарим и поедим». А он был весь в каких-то рукописях. Я еще тогда не понимал, что это за рукописи, чем он занимается. В общем, пошел я в магазин, купил там картошки, пока ее почистил, пока еще что-то, он вдруг мне говорит: «Слушай, ты же из Одессы? Ты, наверное, знаешь украинский язык». Переводил он тогда стихи Шевченко. И я очень быстро, что называется, его покорил тем, что очень много из поэзии Шевченко знал наизусть. Читал по-украински, он что-то просил повторять. В это время он писал свои «Руки», и «Говорит Москва»…

Вечерами у него собирались разные люди – разговаривали, крыли коммунистическую партию. Впервые тогда я услышал «Софья Владимировна», что означало «советская власть»… Там же узнал о Солженицыне, впервые услышал «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор». Все это я читал на листах, плохо пропечатанных на машинке.

Меня потрясло вот что. Гости всегда сидели в кухне за большим столом. Квартира выходила во двор, а поскольку это Ленинский, то деревья, трава… И он выпускал свою красивую рыжую собаку неизвестной породы, которая перемахивала через подоконник и гуляла. Иногда, когда ели, Даниэль говорил: «Посмотрите, какая у меня удивительная собака!». Он отрезал кусочек лимона, подзывал ее по имени, клал этот кусочек на подоконник, и она его глотала. Меня это очень удивляло!

Люди в этот дом приходили разные, и был среди них некий артист из театра Пушкина. Как-то Юлия Марковича не было дома, а я пришел пораньше с какой-то отборочной консультации в ГИТИС, и, как всегда, принес что-то из овощного магазина, чистил картошку и ждал, когда придет Юлий Маркович. Раздался звонок – пришел этот артист, спросил: «А что, Юлика нет?», – сказал, что подождет. Он сел со мной рядом, постукивая по столу: «Знаешь, я сегодня песню сочинил, хочешь – спою!». Я согласился. Он стал отбивать ритм и напевать – так я впервые услышал:

Это был 1965 год.

Через несколько дней Даниэль сказал: «Быстро собирайся и уезжай!». Я не понял – куда. Почему… «Куда хочешь!» – был ответ. Я думал, что что-то не так сделал… «Я тебе говорю – бегом отсюда! На вокзал, в другой город… Ты хотел поступать в Харьков – поступай! Или в Ленинград – там тоже есть театральный институт». Выгнал меня, в общем. Уехал я в Ленинград, где проходил дополнительный набор в ЛГИТМИК. Легко поступил. И, уже будучи студентом, читал о процессе над Даниэлем и Синявским – это было зимой… И тут я стал понимать, кого встретил и кто пел «На нейтральной полосе…». Владимир Семенович Высоцкий. И уже потом, через много лет, был знаком с Высоцким, но никогда не напоминал ему о том случае на кухне – думаю, он все равно бы не вспомнил.

В год 30-летия театра мы вернулись в историческое здание после реставрации и выпустили спектакль «На Трубе». В нем рассказали историю нашего особняка через события, происходившие с великими людьми, которые здесь бывали. Чехов и Толстой, Чайковский и Горький, Суворин и Достоевский в этом спектакле произносят слова, которые на самом деле были ими сказаны и зафиксированы в документальных источниках – дневниках, письмах, статьях. Их высказывания – о политике, о религии, об искусстве, о сексе, о деньгах, о любви – очень откровенны. Работа с литературно-историческими источниками навела сценариста спектакля «На Трубе» и редактора этой книги Екатерину Кретову на попытку заставить меня быть столь же откровенным.