Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

68. Вы мстили когда-нибудь?

Так получалось, что за меня мстили свыше. Хотя я человек неверующий. Когда-то профессор Зон отчислил меня из Ленинградского института и тут же умер. И так бывало не раз. Те, кто пытались причинить мне неприятность, кто в тюрьму попадал, кто в могилу. Поэтому у меня есть такой момент: я опасаюсь настраиваться сознательно на зло. У меня есть схема. Когда говорю о ком-то в его отсутствие, даю себе внутреннюю установку: говори так, как если бы он слышал. Даже ругаю – но такими словами, которые могу сказать человеку лично. И если ему это передадут, чтобы это не была подлянка.

70. Вам нравится нынешняя молодежь?

Очень нравится. Я совершенно сознательно свою профессиональную жизнь разделяю на несколько равноценных занятий. Для меня режиссура, руководство театром и педагогика – равные компоненты профессии. Молодые люди для меня, мои студенты – всегда коллеги. Они могут учиться, но я не должен их учить, а тем более поучать. Это их право и желание у меня учиться. Но у меня нет права поучать. Бывают случаи, что я отчисляю дипломника – режиссера, чтобы он не получил диплом мастерской Райхельгауза. Потому что мы совершенно по-разному мыслим. Но он имеет полное право на собственное понимание профессии, взглядов и пр. Когда слышу в ГИТИСе – вот у нас раньше были педагоги! Прямые ученики Станиславского! А вот сейчас – совсем не то! Раньше были студенты, а сейчас не то. Это абсурд.

Вспоминаю свое первое занятие по зарубежной литературе в ГИТИСе 1 сентября. Выдающийся театровед Георгий Нерсесович Бояджиев посмотрел на тех, кто сидел за первыми столами и так печально говорит: «Ну, что я буду вам рассказывать! Представляете, за этими столами сидели Таиров, Мейерхольд, Товстоногов, Гончаров, Эфрос… Что я могу тут ВАМ рассказать?»

Но все же он стал рассказывать, мы стали учиться. И те кто сидели за первыми столами – сегодня народные артисты, профессора, руководители мастерских в ГИТИСе, худруки театров: Анатолий Васильев, Борис Морозов, Андрей Андреев, Рифкат Исрафилов, Регина Степоанавичуте…

Гениально сформулировал Тютчев:

71. Сегодняшняя молодежь чем-то отличается от той, которая была 20 лет назад, от вас в молодости?

Прежде всего, они отличаются отсутствием комплексов или наличием других комплексов. Они не боятся пробовать, не боятся репрессий, они не боятся быть свободными. Они, поскольку мир информации открыт и доступен, намного больше знают. Они отличаются вкусами, привычками, интересами, многие мной не разделяются. Но это ничего не значит.

72. Со своими студентами вы говорите на одном языке?

Я говорю так же, как со своей труппой, где есть те, кто старше меня, есть и совсем молодые люди. Говорю точно так же, как говорю в СМИ, не приспосабливаясь ни под какой канал или формат, как со своими детьми, как говорил со своими родителями.

73. У вас есть ощущение, что театр перейдет в «хорошие руки»?

Безусловно. Это поколение имеет мощнейшую базу как материальную – здания, техника. Но главное – у них есть потрясающая классическая драматургия от Островского и Чехова до Володина, Арбузова и Зорина, от Петрушевской, Злотникова и Вампилова до Гришковца и Вырыпаева и далее. Есть грандиозная технология, сценография, педагогика и система образования.

75. Мы живем в мире фейков и тотального вранья. То, что нам рассказывают СМИ и ТВ – промывка мозгов. Вы пытаетесь пробиться к правде или вас устраивают те суррогаты, которыми вас потчуют?

Не просто пытаюсь, а хожу на территорию врага, чтобы там прокричать прямо противоположное. К счастью, сегодня мы можем смотреть и слушать не только официальные СМИ, но и не официальные, а также европейские, украинские, какие угодно. Они тоже врут, но с другой стороны. И где-то посредине может проявиться истина. В силу работы и профессии я много езжу по миру и вижу многое своими глазами. И сам пытаюсь донести правду до других. Хотя и она тенденциозна. Никто на знает настоящей правды, как сказал Чехов, и, как и во многих других своих изречениях, был совершенно прав. Еще он на этот счет говорил так: «… правда, в конце концов, восторжествует. Но это неправда».

76. Не кажется ли вам, что в этом торжестве фейковой правды правдивым может стать то, что заведомо неправда – то есть, театр?

Безусловно. Когда в застойные времена радио, ТВ, были в самом пике пропаганды и вранья, то единственными островками свободы были театр на Таганке, Ленком Эфроса, «Современник», БДТ Товстоногова, журналы «Новый мир», «Юность», группы Андрея Макаревича и Бориса Гребенщикова.

77. У многих художников – писателей, поэтов, режиссеров – есть некий основной месседж, который они адресуют публике. У вас есть такое главное послание, которое вы хотите донести до ваших зрителей?

Когда я сочиняю спектакль, мысленно сажусь на удобное место в зрительном зале и пытаюсь на сцене сделать то, что мне самому интересно было бы увидеть. Когда нужно решить некий пикантный вопрос – употребление ненормативной лексики или фривольная сцена, я сразу воображаю себе, что справа будут сидеть мама и сестра, а слева дочери. И мне не должно быть перед ними стыдно. Любой спектакль – это некий опыт, некая формула, анализ нашей реальности. Поэтому важно, чтобы люди чувствовали то, чувствую я. Но главное, чего я хочу от зрителей, чтобы они разделили мою точку зрения на те или иные события. Важно, чтобы события на сцене – сюжет, люди, персонажи оценивались теми, кто будет смотреть спектакль так же, как я это оцениваю. Чтобы они разделяли мою программу. Осуждать то, что я осуждаю, радоваться тому, чему я радуюсь. Мой спектакль – вербовка единомышленников. Я собираю компанию. Окуджава призывал взяться за руки и быть вместе. Театральный спектакль, или фильм, или книжка – попытка такой организации круга единомышленников. И нам должно быть с этими зрителями интересно жить. Свободно дышаться. Азартно преодолевать те или иные невзгоды. Когда-то спросил своего учителя Андрея Алексеевича Попова – для чего театр? Он не был теоретиком, просто хорошим артистом. И как-то он в ответ закрякал, немного помычал, повздыхал, а потом говорит: «Зачем театр… чтобы помочь людям жить». Мне этот месседж очень нравится.

78. Если бы вы отказались от добровольного «плена» современной драматургии – что бы хотели поставить из классики?