Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

86. Владимир Дашкевич замечательно сказал: художник должен чувствовать руку власти – либо поглаживающую его, либо шлепающую. Вы как худрук государственного театра ощущаете эту руку?

Ощущаю ежедневно. И не пытаюсь обманывать ни себя, ни других, что я от этой руки не зависим или слишком зависим. Я пытаюсь сохранить хрупкий баланс между тем, что честно, благородно, нравственно, и между тем, что называется коррупцией, сделкой с властью и пр. Это очень непросто, руководя театром 30 лет. Для меня мои выходы на ТВ каналы – это во многом выходы, заставляющие начальников бояться меня и учитывать. А значит – не мешать мне заниматься свои делом. Конечно, идеальная ситуация – работать в театре, в котором нет ограничений ни в деньгах, ни в репертуаре, ни в выборе выразительных художественных средств, но такого театра нет. Зависеть от кошелька и чиновника – одно и то же.

87. Маяковский, как известно, написал: моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. А ваша семья это…?

Семья – это мои дочери. Дочь дочери. Сознательно не употребляю слово «внучка». Конечно, это моя родная сестра. Но и такое выражение «театр-дом, театр-семья» для меня не лишено смысла. Все-таки я трачу на это большую часть жизни. Поэтому вместо Полонской у меня будет «Школа современной пьесы», вместо Лили Брик – ГИТИС.

88. Вы можете себе представить, что ушли на пенсию?

Нет, не могу. Я когда на несколько дней попадаю даже в суперактивный отдых, или летом приезжаю в свою одесскую квартиру, или еду на фестиваль, через несколько дней начинается жуткая тоска по плановой, ненормированной плотной работе во всех сферах.

89. Могли бы заниматься другим делом?

Мог бы. Я бы был хорошим прорабом на стройке. Представляю себя дальнобойщиком. Мог быть капитаном океанского лайнера. Дирижером большого симфонического оркестра.

90. Как по-вашему, что такое свобода? Может ли быть свободным человек, у которого, как у вас, миллион обязательств – перед артистами, сотрудниками, близкими людьми?

Слово свобода стоит рядом со словом выбор. Это свобода выбора. Авторство – человек выбирает свою жизнь. Жену, образование, работу, медицину, страну.

Возможность выбора – вот что такое свобода. Чем свободнее страна, тем более свободны граждане в выборе вплоть до самой страны.

91. Что такое одиночество? Не в философском плане – понятно, что каждый человек – один на один с самим собой, а в бытовом? Вы считаете себя одиноким? Жена, любовница или боевая подруга – это обязательно для мужчины, чтобы не чувствовать себя одиноким?

Для меня одиночество – это невостребованность. Поэтому если даже в выходной день, нерабочий, что бывает редко, бесконечно звонит телефон и во мне нуждаются, я не одинок, чувствую себя нормально. Если телефон молчит, я чувствую себя одиноким, возникает тревога – я никому не нужен. Везде обошлись без меня.

92. Интерес к жизни – откуда он черпается? Вы любите читать стихотворение Вознесенского – «А на х…я?» – разделяете позицию поэта? Никогда не возникает этот предательский вопрос черного ворона?

Это стихотворение – выдающаяся часть из поэмы «Оза». Там после всех этих вопросов ворону дает ответ сам Вознесенский, с которым я абсолютно согласен:

Сама жизнь – это высшее счастье.

93. Были события, которые рождали ощущение нового этапа к жизни? Рождение детей? Внучки? Должность худрука? Пожар в театре? Что заставило ощутить новые возможности?

Все эти события способствовали. Фраза Грибоедова «пожар способствовал ей много к украшенью» не зря стала крылатой. Потому что это, конечно, метафора. Когда меня первый раз выгнали из института, я довольно быстро стал осознавать, что это возможность следующего хода. Когда меня, студента, пригласили на работу в «Современник», случился новый поворот. Это же касалось и других ситуаций – когда гнали с работы, когда родились дети, когда сделали операцию, которая спасла мне жизнь. И конечно, когда этот театр то разрушался, то воскресал.

94. Вы боитесь смерти?

Нет, не боюсь. Но хочу умереть как можно позже.

95. Что для вас, атеиста, смерть – небытие? Помните, как у Булгакова: каждому будет дано по его вере?

Смерть – это небытие. Когда прихожу на кладбище к папе и маме и вижу два огромных камня, которые я поставил на их могилах, я хорошо представляю, как стоит здесь третий камень – мой, и как сюда пришли мои дети. И это совершенно нормально. Логично и естественно. Смерть так же естественна, как и жизнь.

96. Почему вы всем помогаете? Со всеми говорите по телефону? Соглашаетесь встретиться, поговорить, когда вас об этом просят иногда совершенно незнакомые люди? Почему вы так доступны?

Я родился в очень простой семье – в семье еврейских колхозников. И всегда, особенно в юности, фантазировал себе другую жизнь и пробивался в другой круг. Я был абсолютно уверен тогда, что все, о чем фантазирую, достигну. Бывали времена, когда я голодал. Купить в буфете солянку в день стипендии было счастьем. Жил в проходной комнате в коммунальной квартире и фантазировал, что у меня будет огромный дом. Мне казалось странным, если у человека много еды, и он не делится. Почему он едет на машине и не подвезет другого, стоящего под дождем на дороге. Почему у него огромная библиотека, а он не дает книги почитать. Почему у него много денег, а он никому не помогает. И я в юности был убежден, что у меня все будет – дом, машина, достаточно еды и денег. И что я буду делиться с другими людьми. И все это у меня теперь действительно есть, и я не забыл свое намерение делиться. Также и в профессии. Когда меня выгнали из ленинградского театрального института, я приехал в Москву и пришел в театр на Бронной просить Андрея Александровича Гончарова о возможности перевестись в ГИТИС. Я ждал его несколько часов, пока он репетировал. Потом услышал громогласный рев: мэтр что-то там вещал. Потом по лестнице пробежала группа перепуганных людей. Потом спустился он, как Господь Бог с небес, в окружении какой-то подобострастной свиты. И когда я попытался что-то спросить, на его лице отразился ужас: что это за козявка, которая посмела с ним заговорить. Он долго не понимал, о чем я… Наконец, ему надоели мои невнятные объяснения, он что-то рявкнул, и я вылетел оттуда. В этот же вечер пошел в театр имени Ленинского комсомола, где шел спектакль Анатолия Эфроса «Снимается кино». И увидел самого Анатолия Васильевича. Я подошел к нему с тем же вопросом. Анатолий Васильевич долго выслушивал, вникал, кому-то звонил, стал что-то спрашивать. А потом объяснил, что он мой товарищ по несчастью – его тоже отчислили, только из ГИТИСа. И не из студентов, а из преподавателей. Поэтому ему жаль, что он не может мне помочь. И он настолько вдохновил меня, что я дал себе клятву: никогда не уподобляться Гончарову и всегда уподобляться Эфросу. Хотя, возможно, это были единичные поступки этих моих выдающихся коллег.