Иосиф Райхельгауз - Игра и мука

Ибсен, Чехов, Островский уже мной охвачены. Мне нравится представлять русскую классику за рубежом. Я всегда ставил то, что хотел ставить. Дома – современное, на западе – классику. Лучше скажу, чего не хочу. За исключением «Ромео и Джульетты», о чем думаю много лет, не хочу ставить Шекспира, не хочу ставить Мольера, не хочу ставить европейцев, даже Брехта. Когда-то очень обдумывал фильм «Жизнь Клима Самгина» Горького. Но поскольку кто-то опередил, то я и догонять не буду. В голове большое количество нереализованных идей – для театра, кино, литературы. А поскольку я давно нахожусь во второй половине жизни, хотелось бы только одного: успеть что-то сделать еще.

79. Когда-то лет 50 назад на встрече с читателями Борису Стругацкому задали вопрос: как вы относитесь к проблеме НЛО. Он ответил: проблема не в НЛО, а в том, что для кого-то это проблема. А для вас – устройство Вселенной, тонкий мир, инопланетяне, Астрал – проблема?

Я понимаю, что наша жизнь на земле есть часть какого-то бесконечно огромного непостижимого закона. Кто этот закон формулирует, как он возник, насколько это можно познать, для меня непостижимо. Я принимаю фантастическую гениальную формулу Циолковского: все, что знает человечество о себе самом, и все, что оно еще узнает за всю свою обозримую историю – ничто по сравнению с тем, чего оно не узнает никогда. Поэтому для меня объяснить мир через Христа, его папу, его предшественников – библейских персонажей или через того, кто возник много позже – Мухаммеда – это наивная попытка людей еще более малограмотных, чем я. Меня все это очень интересует, я всю жизнь пытаюсь это осознать и не могу. Вселенная бесконечна. У меня нет инструмента, чтобы это понять. И я начинаю сходить с ума. Я не материалист. Но не могу себя назвать и идеалистом. Мне нужны доказательства. Чудо для меня всегда материально – гениальный врач сделал операцию. И человек прозрел. Пока никому не удавалась предъявить то, что нельзя доказать. Теория относительности – то, что меня восхищает. Недавно в Берлине объяснял ее артистам, ездили на эскалаторах, подбрасывали предметы и изумлялись, что они падают, нарушая гравитацию. Представляю, как мы выглядели со стороны.

80. Какие книги вы читаете? Интересует ли вас что-то кроме драматургии? Занимает ли вас философия?

Драматургию читаю менее всего. Когда-то я накупал горы книг, у меня замечательная библиотека. Был убежден, что все прочту. Сегодня понимаю, что все прочесть невозможно. Поэтому я читаю либо тех авторов, которых нельзя не читать – современных и классических. И в какой-то момент осознал, что интереснее перечитать то, что ты уже читал не раз, чем пускаться в неизведанную литературу и ошибиться.

У меня есть целый шкаф, в котором стоят книги, подаренные авторами. Среди них – подписанные Чингизом Айтматовым и Булатом Окуджавой, Борисом Акуниным и Людмилой Улицкой, Анастасией Цветаевой и Андреем Вознесенским и многими другими выдающимися авторами. Я храню их как реликвии. Но есть и такие, которые открываю только до дарственной надписи и складываю у камина.

81. Считаете ли вы, что режиссер должен быть интеллектуалом? Должен прочесть какой-то обязательный набор книг? Какие это книги, и кто это определяет?

Интеллектуал – это какое-то очень обязывающее слово. Себя я интеллектуалом не назову. Я считаю, что у режиссера образование должно быть стихийным. Есть обязательная программа – как у любого интеллигентного человека. Но остальное – это твои пристрастия. Кого-то читаю, кого-то не читаю, спектакли, фильмы чьи-то смотрю, чьи-то не смотрю. Готов куда-то ехать, а куда-то не готов. Но обязательную программу предъявляю: и Пушкин, и Окуджава, и Булгаков, и Бродский, и Пастернак. И сегодня уже Дмитрий Быков. Можно не смотреть всех фильмов Хуциева или Феллини, но знать одну – две работы этих великих мастеров необходимо. Это же касается живописи, музыки.

82. Какая историческая эпоха вам близка? Могли бы себя увидеть мушкетером? Или поэтом серебряного века? Или – еретиком? Стали бы вы доказывать, что земля круглая, если бы вам грозила смерть на костре?

Не раз об этом думал. И не хотел бы проживать никакой другой жизни, которую уже прожил. Не хочу менять ни времена, ни события. Пожалуй, единственное, что я бы поправил в своей жизни, чтобы дольше жили родители и чтобы у меня было больше детей. Все остальное менять бы не стал – со всеми моими трагедиями, изгнаниями, и даже болезнями. Все это меня укрепило и дает возможность сочинять и черпать из себя.

83. У вас отличный слух, вы хорошо поете, хотя не знаете нот. Какую музыку вы слушаете? Что для вас классика, опера, филармонический концерт?

У меня в машине всего две радиостанции: «Эхо Москвы» и радио «Джаз». Как только я насыщаюсь новостями и комментариями, я тут же нажимаю вторую кнопку. Что касается посещения филармонии или консерватории – посещаю редко. Две крайности – либо что-то очень знакомое и узнаваемое типа Чайковского, либо это должно быть что-то не слышанное мной. Какой-нибудь Шнитке, которого мне слушать трудно, но интересно.

84. Есть ли у вас собственная космогония, то есть представление о том, как устроен этот мир?

Я совершенно уверен, что господь бог – это каждый из нас. Каждый человек достоин своей жизни. Достоин своих родителей, своей страны, города, деревни, образования, детей, работы, досуга, здоровья, возраста. Мы сколько угодно можем кивать на внешние обстоятельства от бога до начальника, от президента до продавца в магазине. Но каждый из нас получает то, что сам создал, под что он подписался. Если тебя твоя жизнь не устраивает, меняй ее. Устраивает – благодари себя за свою жизнь. И тех, кто вокруг тебя.

85. Ваши гонки по бездорожью с олигархами – что это? Удовольствие? Способ общения с друзьями? Хотите что-то самому себе доказать?

Это удовольствие. Это способ общения с друзьями. И доказательство того, что я действующий, крепкий, способный к неординарным действиям мужчина, который не занимается только своей узко гуманитарной работой. Я часто испытываю чувство неловкости и даже стыда, от того, что – осознавая себя крепким, активным здоровым, я занимаюсь такой странной профессией. Говорю актрисе – давайте сделаем юбку короче, а мужчине: переставь этот стул слева направо. Что-то есть в этом неловкое. Особенно, когда я сравниваю свою жизнь с жизнью отца и деда. Папа-танкист, мотоциклист, гонщик, солдат, расписавшийся на рейхстаге. Дед – председатель колхоза, спал в саду на жестком топчане, утром выливал на себя ведро ледяной воды из колодца. Не хочется «вырождать» нашу семью. Когда я чувствую, что джип, квадроцикл, снегоход, шарп, багги, гидроцикл и все, чем я умею управлять, подчинены мне, и я с риском для здоровья преодолеваю те или иные препятствия, мне не стыдно перед папой, дедушкой и моими детьми.