Дина Рубина - Ангельский рожок [litres]

К утру были лучшими друзьями, обменялись адресами, телефонами…

Поезд уже катил к вокзалу, вперебивку постукивая на подъездных путях, и величавый отвесный снег, источник утреннего знобкого света, тоже словно замедлял движение, отгораживая холодную чистоту природы от тёмной суеты вокзала, носильщиков, проводников; от пассажиров, снующих в сумрачной глубине перрона…

– А пани Божена Озерецкая – да, замечательная дама, – проговорил Станислав, заметив, что Надежда вкладывает книгу в наплечную сумку. – Неплохо с ней знаком.

– Вот бы у нас издать все её романы, – вздохнула Надежда. – Уверена, был бы огромный успех!

– Знаете что… – Он мгновение помедлил… – В том издательстве, где я подрабатываю переводами, не так давно висело объявление. Вроде они искали кого-то на представительство в Москве. Могу разведать подробности, хотя… – Он с некоторым сомнением оглядел свою очень молодую попутчицу. – Вы ведь понимаете, Надежда: любить книжки и издавать их – отнюдь не одно и то же. Порой издатели весьма далеки от волнений любви, если понимаете, о чём я. Вы хотя бы что-то знаете об издательском деле?

Она хотела отчеканить: «Всё!» – но эта ночь задушевной беседы с симпатичным ей человеком удержала от абсолютного вранья. Она запнулась и сказала:

– Через неделю всё буду знать!

Да уж, конечно: не через неделю, и не через месяц, и даже не через год она почувствовала себя настоящим профессионалом в книжном деле. Ибо с того момента, когда у неё в квартире зазвонил телефон и Станислав, торопясь (дорогой международный тариф!) и от скорости мешая русские слова с польскими, сообщил, что директор издательства согласился рассмотреть её кандидатуру на должность своего представителя в Москве, только надо приехать срочно, пока кто-нибудь шустрый не увёл счастье, а остановиться можно в его семье… – с того момента много воды утекло, и много чего стряслось прекрасного и ужасного, пока Надежда могла бы твёрдо заявить, что в книжном деле знает все ноты и может сыграть любую пьесу на любом инструменте этого сложнейшего и капризнейшего оркестра.

Она так и стояла над телефоном в своей кухоньке, задумавшись.

До рождения человечка оставалось четыре недели, последние деньги за дом она держала крепко-накрепко, но сильно потратилась на приданое для будущего малыша, на все эти импортные коляски да шубки-ботиночки. Может, зря? Дети как-то растут и в штанах попроще… Вот теперь надо ехать, предстать в приличном виде перед – кем там? – директором, редакционным советом? – а ты глянь-ка на себя: зима-лето-осень-весна, – всё в своём растянутом свитере ходишь, как сирота казанская.

«Включай «Якальну»!» – приказала себе и бросилась доставать дефицит через знакомых спекулянток. Её уже научили, что холостой-порожней за бугор одни только дуры ездиют .

Несколько дней провела в сущем дыму и кошмаре: куда-то мчалась, взмокшая, на окраину Москвы, где что-то ей «оставляли», а она тоже что-то передавала и оставляла, потом везла, тащила, оттягивая руки. К отъезду набила два чемодана и сумку, где в немыслимой патронташной плотности были уложены: банки индийского растворимого кофе, комплекты постельного белья, консервы с ветчиной и тушёнкой, с тунцом, лососем и сайрой, а также отвёртки, шурупы, дрель и плоскогубцы, павловопосадские платки, гжельские дурацкие свинки да лягушки и ещё кое-какое барахло, что присоветовала брать эксперт по международной торговле Земфирка – та ходила в Польшу наезженной челночной тропой, знала, что в тех краях ценится на чёрном рынке.

«А ехать туда надо через Израи́ль, – добавила тёртая Земфира и, отмахиваясь от вытаращенных глаз Надежды, пояснила: – Ну якобы, типа того. Таможня в Бресте эмигрантов не так шмонает, как нас, всё ж таки те на чужую голытьбу едут, всяко везут. Прицепись к евреям, попроси сумы на себя взять».

Надежда покумекала, полистала записную книжку в поисках нужных фамилий. И в результате таки «прицепилась к евреям».

Вообще, «включённая «Якальна» творила чудеса: Надежда умудрялась решать самые разные вопросы в течение пятнадцати минут. Как-то удачно обнаружилось, что в Израиль на ПМЖ отправляются знакомые ей сёстры Фромченко с четвёртого курса филологии (практичная торгашка «Якальна» задала вопрос: почему ж не закончить образование? И сама же себе ответила: больно там пригодится им русская филология! Небось сразу на курсы помощника стоматолога запишутся, и правильно сделают!).

Буквально через три дня она с девчонками брала штурмом поезд Москва – Варшава, а в Бресте стояла, с закушенной губой глядя, как таможня конвейерно расправляется с отъезжантами: как пограничники выбрасывают из тюков вещички, сверяясь с длинным списком «товаров, запрещённых к вывозу». «Это вот они очень правильно едут», – отметила про себя, и данное яркое впечатление навсегда уберегло её от любых имперских позывов, от патриотических осуждений и прочего прокисшего кваса.

Станислав, золотой человек, встретил её в Варшаве; подплывая к перрону, она видела его высокую фигуру в полушубке и франтоватой клетчатой кепке с опущенными ушами, каких до того не встречала. Эти славные длинные уши делали его похожим на преданного и учёного немолодого пса. Снова шёл снег, обильный и без-граничный, оседал на шапках и воротниках. Вдруг под сердце подкатило: другой снег, метельные пряди, жёлтый свет в дверном проёме, в котором… «Так что, мне нет места в твоём горе?» – и его неостановимые рыдания: «Надя… Надя…»

Станислав подхватил, удивлённо крякнув, оба её чугунных чемоданища, но промолчал. Надежда смущённо пояснила: «Там разное барахло… на продажу… Это стыдно?» – «Да нет, – он пожал плечами. – Тут многие торгуют. Сам я никогда не пробовал. Не умею».

Они погрузились на гданьский поезд и уже там, в чистом и тёплом вагоне, Станислав принялся просвещать Надежду на предмет деятельности издательства «Titan-Press», одного из самых крупных в стране.

– А что они издают?

– Всё! Вы бы удивились, узрев в ассортименте их книг европейскую классику рядом с пособиями по китайскому сексу.

– Китайский секс?.. – в замешательстве повторила Надежда. – Не слышала никогда. Он чем-то отличается от японского или… индийского?

– Понятия не имею, – улыбнулся Станислав. – Но, судя по тому, как весело продаётся, его последователей у нас становится всё больше.

Его душевное желание помочь – совершенно чужой, в сущности, девушке – она по-настоящему оценила, лишь когда очутилась в тесной квартире Станислава, заселённой его большой семьёй: жена и двое своих детей да племянницы-близняшки тринадцати лет. (Он пояснил вполголоса: «Мои сироты, дети погибшей сестры» – и Надежда не стала расспрашивать.)