Владимир Шапко - Семь повестей о любви

В вестибюле уже распоряжалась, строила всех сменщица Дудиной Стеклова. С взбитой причёской, как рыскающая судейская яхта со вздутым парусом.

– Привет! – крикнул ей Фантызин, скатываясь по ступенькам к выходу, теряя и подхватывая свою громаднейшую шапку и дублёнку. – До вечера! – мотнулись на прощанье стеклянные две створки двери.

А в вестибюль уже тянулись командировочные. Все с чемоданами, будто с уставшими своими хвостами.

Под высоким портретом Елбасы, за столом, писал мужчина с полёгшими, как осенняя сурепка, волосами на голове.

Фантызин положил на стекло стола пачку денег. Двумя пальцами вкусно подвинул.

Как Наполеон не прерывая письма левой рукой, правой Тетерятников повёл по стеклу пачку. И вёл до тех пор, пока она сама не свалилась в ящик стола.

– Что передать Алевтине Егоровне, Семён Никандрович? – причастно склонившись, тихо спросил Фантызин.

– Ничего, – не поднял глаз начальник, продолжая писать.

Он был очень серьёзен за столом. А удивительные, сладкие брови его сейчас опять улыбались.

Фантызин залюбовался.

– Ну, чего стал?.. – поднял глаза Тетерятников.

Фантызин на цыпочках пошёл к двери.

В приёмной к нему бросился Болеслав Бувайло. С лицом растерянной вспотевшей рынды:

– Ну, как он сегодня? Грузок! Скажи!

– Работает, – серьёзно сказал Фантызин.

11-го апреля, в понедельник, Олимпиада и Надежда Приленская часов с десяти маялись на автобусной остановке напротив Дворца спорта. Был с ними и сын Надежды, маленький Коля. Ходили все трое вдоль останавливающихся автобусов, сторонились бегающих, мгновенно дуреющих пассажиров, которые с сумками и сетками судорожно залезали в отходящий, – последний свой автобус . Апрельский день был по-весеннему свеж, с ветерком, но предобеденное солнце уже припекало.

Коля всё время убегал к началу улицы. К началу Коммунистической. Высматривал меж приближающихся автобусов и машин большеколёсный трактор «Кировец». К примеру, серии 9000, с прицепом, на котором наверняка и приедет киоск.

Возвращался к матери и тёте Липе:

– Пока не видно.

Чуть погодя снова убегал.

Женщины уже сидели в тени крытой остановки.

– Неужели с сегодняшнего дня у нас может всё измениться? – Голос Олимпиады дрожал, она сдерживала слёзы. – А, Надя?

– Увидим, – верная себе, сдержанно ответила Приленская.

Коля прибежал:

– Мама, тётя Липа! Едут! «КамАЗ» 5320! Седельный тягач с открытым полуприцепом! Полуприцеп 12 метров! – звонко выдавал свои знания техники пятиклассник Коля Приленский. – На прицепе – киоск!

Женщины сорвались, побежали за Колей, чуть не сшибая ждущих автобусы пассажиров.

В чумазой кабине Олимпиада совсем не узнала своего Горку. Каким-то бледным курчонком в кепке болтался он между толстым казахом-шофёром и усатым Курочицким. «Камаз» проехал мимо женщин и мальчишки, обогнул все автобусы на остановке, перевалил себя на тротуар и, рыча, выпуская много дыма, потащил за собой прицеп с высокими бортами, за которыми и покачивался киоск.

Женщины и мальчишка подбежали к остановившейся жарко дышащей железной громадине. Спрыгнул на тротуар Курочицкий, поймал Георгия Ивановича, у которого слетела кепка. Георгий Иванович нагибался, царапая в стороне ногой, пытаясь поднять кепку, но Олимпиада уже схватила, надела ему на голову.

Как по команде все встали вдоль высокого борта, не спуская глаз с киоска. Коля хотел запрыгнуть на борт, но мама не дала.

– Вот, дождались, – вытирался платком Георгий Иванович. – Липа! Надя! Смотрите! Любуйтесь! Красавец!

Киоск и в самом деле был хорош. Набранный из лиственной вагонки благородного, светло-коричневого цвета. Однако за высокими бортами прицепа казался надменным и даже недоступным.

И как же снимать его оттуда? Кран, сразу пояснил Курочицкий, автокран. Сейчас придёт. Коля тут же полетел на наблюдательный пункт.

Приленская уже ходила и определяла – куда ставить. Сверялась с планом в папке. К ней присоединилась Олимпиада. И они сразу заспорили. В плане киоск должен стоять ровно в пятидесяти трёх метрах от серебрянского моста и десяти от конца остановки. Да кто же это будет намерять, Надя? – горячилась Олимпиада. Еще как намерят! – парировала Надежда.

Курочицкий кивнул на женщин:

– Как они будут работать вместе, Гора?

– Да пусть их! – беспечно рассмеялся Туголуков. – Бабы, Ваня!

Прибежал Коля. Запыхался:

– Идёт! Автокран «Челябинец»! КС-45721! На шасси «КамАЗ»! Дядя Ваня, дядя Гора!

Мужчины удивились знаниям мальчишки. Потрепали его по голове.

Громаднейшая длинная, высокая железная дура перевалилась на тротуар, подъехала. Пока метались по площадке, спорили (уже все), куда ставить киоск, такелажники быстро подцепили, крановщик подёргал в кабинке рычажки, и киоск поплыл в небо, поворачиваясь всеми сторонами. Уравновесившись, опустился и мягко встал на место. Как будто всю жизнь здесь стоял – недалеко от остановки, напротив Дворца спорта.

Курочицкий расплачивался с шоферами, а остальные опять немо стояли перед киоском. Уже вроде бы другим киоском – маленьким, стоящим на круглых двух полозьях (для зимы), закрытым глухой ставней, как будто слепым.

Машины уехали. Курочицкий открыл дверь киоска длинным ключом. Все почему-то не решались лезть в тёмное нутро. Курочицкий один поколдовал в киоске, выскочил наружу, снял ставню.

– Прошу!

Через полчаса, как после необычайно понравившегося всем фильма, возбуждённо шли по мосту через Серебрянку. Две женщины, двое мужчин и мальчишка. Не умолкая, обсуждали «фильм». Запах! Какой запах внутри киоска! А полки! Целых восемь штук! Столик! Какие красивые стены! Потолок! Нужно покрасить всё! Ни в коем случае! Оставим природный цвет! Светло-коричневый! Вагонка лиственная! Никогда не сгниёт! Ни сырости, ни плесени! Ни грибка не будет! Только покрыть немного лачком! И внутри, и снаружи!..

Шли на Краснооктябрьскую, в дом Туголукова и Липы. Шли отметить радостное событие.

По мосту ползли машины. Словно вне чада их, на противоположном берегу висела апрельская березка – как зеленоватый разреженный воздух, оставленный кем-то на бугорке.

12-го апреля с утра Фантызин помчался к Болеславу на базу номер четыре. По указанию Тетерятникова. Уже пролетел серебрянский мост – и ударил по тормозам, вихляясь из стороны в сторону… На противоположной стороне улицы, перед автобусной остановкой, две женщины и мужчина красили новый киоск; бегал среди них какой-то мальчишка в дутых светлых штанах с карманами и лямками… «Хонда» стояла почти поперёк дороги, проносящиеся машины ревели, а Фантызин не мог двинуться с места, вцепившись в руль…

Кланечка бегала по кухне, напевала свою любимую: «В лунном сиянии снег серебри-ится, Вдоль по дороге троечка мчи-ится». На плите кипели щи со свежей убоинкой. Щи для Витеньки. Щи с говяжьей лыточкой. «Динь-динь-динь! Колокольчик звенит». Витенька очень любит обгладывать косточку с дрожалочкой . Лыточка уже варилась больше часа. Квашеную капусту Кланечка тоже запустила. Теперь резала лук, морковь, картошку. «Динь-динь-динь! О любви говорит». Конечно, Витенька всегда привозит с собой много еды, но всё сухое, а похлебать свеженького, горяченького ему надо. «В лу-унном сиянии». Вот уж обрадуется, когда я ему вывалю в отдельную тарелку всю лыточку. Духовитую, да с янтарной дрожалочкой. Всегда её посолит, а потом обгладывает. Ему надо хорошо сейчас есть. Шутка ли – на гостинице сидит. Самый главный в ней. Все в его подчинении. Подсмотреть бы хоть одним глазком, как он их гоняет. Бегают только, наверное, в разные стороны, почище наших кур. А он кинет им приказов, как овсянки. И смеётся, глядя как они дерутся. Но иначе нельзя – люди. Их надо держать в ежах. Да. Кланечка запустила всё в кастрюлю, побежала во двор. Посмотреть кур в сарайке. Как они там. Два дня не кормила для Витеньки. Живы ли, оглоеды? «В лу-унном сия-ании».