Жамбын Пурэв - Гром

Аюур задумчиво перебирал четки, когда к нему подошел Батбаяр и подал полную чашу дымящегося супа, от которого шел легкий аромат чеснока. Бойда вздрогнул от неожиданности, растерянно посмотрел на Батбаяра, вздохнул. За разговором не заметили, как съели суп. Батбаяр достал из переметной сумки нож и принялся нарезать мясо. Казначей взял нож и залюбовался тонкой работой.

— А ну-ка, дай ножны с кресалом, — попросил он. — Золотые руки у мастера. Видно, с душой трудился. Я такого еще не видел. На ножнах, кресале и подвесках выбил символ двенадцатилетнего круга, а это дело непростое. Да чего же тонкая резьба! — Аюур восхищенно качал головой.

— Да, сработан искусно.

— Спору нет. А что за мастер делал? Где ты этот нож раздобыл? Его любому мужчине носить не зазорно.

— Господин подарил, когда еще был в добром здравии. Сказал, что ему привезли из западных хошунов.

— А-а! Когда же это господин так тебя облагодетельствовал?

— Когда я сопровождал его на север. Об этом знает одна ахайтан. Этот нож мне теперь дороже жизни, — ответил Батбаяр и подумал: «Теперь покоя не даст, — будет упрашивать, чтобы продал».

— Ты, когда в город выходишь, с собой его не носи, — посоветовал бойда, любуясь ножом. — Еще потеряешь. Господин наш теперь стал бурханом, и его подарок будет тебе талисманом, — сказал Аюур, возвращая нож.

Когда вещи были уложены, Аюур ушел в город, сказав, что ему еще нужно зажечь лампаду в храме и полистать «Лхого» — «Книгу грядущего», и долго не возвращался. Батбаяр тем временем погрузил вещи и нашел сторожа для бывшего ханского подворья. В день, когда караван должен был отправиться в путь, бойда был особенно ласков с Батбаяром, а перед выстрелом, возвещающим о наступлении полудня, вынул из-за пазухи запечатанный конверт и протянул Батбаяру.

— Вот ведь, чуть не забыл! Сбегай, отнеси письмо в министерство внутренних дел. Имя чиновника там указано. Да смотри, не оброни по дороге. Тут написано об одном гуне, который забрал из казны кое-какие вещи покойного господина, да так и не вернул. Поторапливайся, а то ехать скоро, — предупредил бойда.

Батбаяр сунул письмо за пазуху и помчался к министерству. Там он спросил, как найти следователя, и его отвели в маленькую комнату с облупившимися стенами. Важный полнолицый чиновник вскрыл конверт, прочел письмо, покосился на подателя, спросил имя и задумался. «Что это он так посмотрел на меня?» — удивился Батбаяр, и сердце вдруг заныло от недоброго предчувствия.

Чиновник между тем вызвал надзирателей и приказал:

— Заковать в кандалы! — Надзиратели схватили Батбаяра и надели на него кандалы.

«Что это они? Может, перепутали?» — недоумевал Батбаяр, но сопротивляться не стал, даже когда на шею ему надели колодку.

— Господин нойон! В чем моя вина? Нам нынче вечером уезжать надо… — начал объяснять Батбаяр, но чиновник не стал его слушать.

— Отведите этого вора в управление делами премьер-министра шанзотбы. Да смотрите, чтобы не сбежал по дороге. Такой на все способен. — Надзиратели набросили на шею Батбаяру цепь из восьмидесяти полукилограммовых звеньев и погнали вперед.

«И цепи, и шейную колодку приготовили, будто ждали. Но почему к шанзотбе ведут? Может, подозревают, что связался с красным правительством, когда ездил с покойным господином в Россию? Видно, сайд Билэг-Очир решил отправить меня вслед за господином. Неужели Аюур все знал и специально послал меня с письмом? То-то он старался мне в глаза не смотреть. Видно, недолго мне теперь жить осталось».

Батбаяр шел, обливаясь потом под тяжестью цепей. Во дворе Управления шанзотбы его посадили у стены большого деревянного здания.

К вечеру, когда служивый люд стал расходиться, Батбаяра втолкнули в деревянную избу и поставили на колени перед каким-то зайсаном с короткой жиденькой косой и лицом, изрытым оспой. Краем глаза Батбаяр заметил, что в дверях встали два палача — один с бандзой, другой с шахаем [73] Шахай — орудие пытки. в руках.

— Ну что же, молодой человек! Советую вам лучше сразу чистосердечно признаться, — сказал рябой зайсан, — и молиться Манжушри — богу грядущего.

— Богу я помолюсь. А вот в чем признаваться, не знаю.

Зайсан укоризненно покачал головой.

— Ты, видно, закоренелый преступник, хочешь выудить у меня, что нам известно, а остальное скрыть. Но у нас ты не вывернешься. Сейчас посмотрим, что крепче: твои челюсти или пытки, твое терпение или тюремные стены. Готовьте шахай! — приказал зайсан.

Один палач навалился на плечи Батбаяру, а другой стал его бить по щекам прошитым веревками кожаным шахаем. В голове у Батбаяра загудело, челюсти заломило так, будто зубы вырывают из десен, но он терпел.

— Ну что, будешь говорить? — заорал зайсан. Батбаяр махнул рукой, чтобы пытку остановили.

— Помилуйте, уважаемый чиновник! Я все же хотел бы знать, в чем меня обвиняют?

— Я перечислю сейчас твои преступления. Тогда признаешься?

— В чем виноват, в том признаюсь.

— Пятнадцать лет назад ты украл у своей хозяйки жемчужное украшение, оправленное в золото.

— Нет, я никогда ничего не крал.

— А серебряное кресало и нож у бывшего министра Намнансурэна, когда тот был на смертном одре?

— Нет, мне подарил их господин, еще пребывая в добром здравии.

— Ах вот оно что! Не ты ли говорил, что «господина убил слепой богдо»?

Теперь Батбаяр понял, что его схватили по доносу Аюура бойды, приподнялся и крикнул:

— Нет, не я. Это сказал ваш Аюур бойда. Я собственными ушами слышал.

— Ах вот оно что. «Ваш бойда!» Ты зачем вскочил? Уж не собирался ли ударить меня, представителя власти хранителя законности. Дать ему восемьдесят ударов бандзой. Послушаем, как он тогда заговорит.

Пытали Батбаяра несколько дней подряд. На лопнувшую кожу сыпали горячие угли и били снова и снова. Мясо висело лоскутьями, раны гноились и дурно пахли. Когда в очередной раз он потерял сознание, его вынесли во двор и окатили водой. Очнувшись, Батбаяр с трудом сообразил, что лежит на солнцепеке, под стеной управления.

— Ну что, будешь признаваться? — донесся голос рябого зайсана.

Пересохшее горло саднило, и Батбаяр с трудом произнес:

— Правда все же есть. Ее-то и буду держаться. «Хитро придумал Аюур. Сделал так, что я сам себя на расправу привел. Избавиться от меня решил. Но если суждено мне умереть, так хоть имени своего не опозорю», — стиснув зубы, думал Батбаяр.

— Не признаешься, закон не остановится и перед крайними мерами. Бейте! — произнес зайсан.

— Ох-хо-хо, дружище Вандан! Куда бить-то? — спросил надзиратель, утирая пот рукавом. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Батбаяр заметил, как взлетела над ним коричневая от запекшейся крови бандза. И он опять потерял сознание. А когда очнулся, с трудом сообразил, что на лицо падают капли дождя, и снова перед глазами все закачалось, поплыло… Немного спустя, Батбаяр догадался, что лежит на дне арбы. «Куда меня везут? В тюрьму? Сам, наверное, не смог идти, вот и повезли». Дождь усиливался. На каждый толчок тело отдавалось мучительной болью. Батбаяр, стиснув зубы, попробовал шевельнуться, но руки и ноги были словно чужие. Он то терял сознание, то приходил в себя. Колеса постукивали о камни — видно, ехали по степи. Свежий прохладный ветер холодил горевшую грудь. Батбаяр слизнул с губ дождевые капли. «Куда это меня? Может, на Желтую скалу?» [74] Желтая скала — место казней.