Жамбын Пурэв - Гром

Прошло несколько месяцев после свадьбы Донрова. Однажды весной Лхама вместе с женой Донрова пошла за хворостом. Лхама часто вела откровенные разговоры с этой смуглолицей, с толстыми губами и глазами навыкате молодой женщиной. Вот и в тот день, когда они отошли на порядочное расстояние от стойбища, жена Донрова пожаловалась Лхаме:

— Делаю все, что скажут, тружусь не покладая рук с утра до вечера. А все никак не угожу свекрови. То чай ей некрепкий, то водка как вода, то пенки не так приготовила. Не пойму — что за люди. Все от меня прячут, на замке держат. Свекор вечно косится на меня, доброго слова не скажет. И сын недалеко от отца ушел. — Женщина грустно вздохнула, и на глаза ее навернулись слезы. — Говорят, твой покойный муж был хорошим работником. А к тебе он как относился? Как эти? — она кивнула в сторону стойбища.

Лхама вздохнула и, глядя на убегающую вдаль дорогу, ответила:

— Нет, мой муж не был таким. Он уважал моих отца с матерью, любил младших моих братьев и сестер. Замерзнут у меня руки, он дышит на них, чтобы согреть. А если устану, ободрит меня ласковым словом. Но как говорится: не все лошади иноходцы, не все люди добрые.

Еще несколько месяцев промаялась, проплакала тайком от всех жена Донрова, а летом он сложил ее нехитрые пожитки на телегу, чтобы отвезти к родителям. Лхама окропила землю молоком вслед удаляющейся телеге, а про себя подумала: «Тяжело, конечно, когда тебя выбрасывают из юрты, как ненужную вещь, но ее горе не сравнить с моим…»

Год прошел с того дня, а Лхама помнила все так живо, будто это было вчера. Она еще больше возненавидела Донрова, он был для нее хуже гадюки. Многие парни набивались ей в женихи, но Лхама всем отказывала.

Однажды в жаркий день Лхама пригнала стадо к реке на водопой, села на валун, где они сидели вдвоем с Батбаяром в тот далекий памятный день. Ничто не изменилось вокруг. Все так же величественно возвышался над водой гранитный утес, а на той стороне реки шумели деревья. Лхаме даже почудилось, будто Батбаяр стоит рядом и на зеркальной речной глади она видит его отражение, которое по воле волн то исчезает, то появляется вновь. Ей почудился знакомый с детства голос мужа: «Если вы перекочуете, то мы двинемся за вами», «Будь вечно со мной, любимая…»

«Да, здесь, на этом самом месте, он открыл мне душу, — глядя на свое отражение в воде, думала Лхама. — Где же ты теперь, любимый? Может быть, лежишь где-то на чужбине в холодной земле? А может, живешь в далеких краях и вспоминаешь сейчас обо мне? Если ты жив, непременно вернешься!» — Лхама закрыла лицо руками, заплакала.

Вдруг позади она услышала стук копыт и оглянулась. Донров, разодетый, слегка подвыпивший, спрыгнул с коня, подошел к Лхаме, сел рядом.

— Как здесь красиво! — сказал он, доставая трубку, — И никого нет, мы вдвоем. Теперь я снова свободен и только о тебе и думаю.

Донров попытался обнять Лхаму, но та резким движением оттолкнула его и в сердцах сказала:

— Когда вы наконец остепенитесь, Донров? Пора уже.

— Что это ты со мной на «вы» перешла? — пододвигаясь к Лхаме, спросил Донров. — Мы ведь с тобой одногодки, кажется, да к тому же холостые. Чем не пара, а?

— У меня есть муж, и не чета вам.

— У тебя? Муж? — удивился Донров. — Интересно, это кому же из наших голодранцев ты приглянулась?

— Не суди обо всех по себе. А теперь уходи! Что пристал как чесотка?

— Какая ты сегодня сердитая, — продолжал балагурить Донров.

— Уходи, Донров. Увидят люди, что скажут.

Лхама поднялась и хотела уйти, но Донров схватил ее за руку.

— Постой! Так просто тебе от меня не уйти! — Он попытался привлечь Лхаму к себе. — Или ты все еще ждешь своего казнокрада? Не жди, не мучай себя, с того света не возвращаются.

— Если мой муж погиб, это дело ваших поганых рук! — гневно воскликнула Лхама и так толкнула Донрова, что тот полетел в воду.

Видя, как он барахтается, чуть живой от страха, и старается выбраться на берег, Лхама не удержалась от смеха. Затем вскочила на его лошадь и помчалась к стойбищу.

Лошадь была в мыле, когда она подъехала к юрте Аюура. Вошла и прямо с порога сказала:

— Вот что, хозяева. Хватит! Ваш сынок проходу мне не дает. Меня и мужа моего поносит. Я скоро носа из юрты не смогу высунуть. Пасите теперь свой скот сами, а с меня довольно. — Лхама выскочила из юрты и хлопнула дверью.

Наступило шестнадцатое число последнего летнего месяца года беловатой курицы. Старая Гэрэл обычно сидела возле юрты, грелась на солнышке, но сейчас ее почему-то не было. Лхама вбежала в дом и увидела, что свекровь сидит на постели и плачет.

— Мама, что с вами? Вы нездоровы?

— Бедные мы с тобой, несчастные, — теребя редкую седую косу, сказала свекровь. — Я-то ладно, мне скоро в могилу. А вот ты, молодая… — она ласково провела своей худой, шершавой ладонью по щеке Лхамы, обняла ее.

— Да что это вы, мама? Расстроились из-за того, что я отказалась пасти хозяйский скот?

— Да я об этом и не знаю, — ответила Гэрэл. — Значит, ты совсем с ними разругалась?

— Как же не разругаться, если сынок ихний мне проходу не дает? Что еще мне оставалось делать? — Лхама расплакалась и прильнула к свекрови.

— Мало нам горя, так еще этот непутевый навязался, — гладя Лхаму по голове, проговорила свекровь. — Был бы жив мой Жаворонок… Мне все кажется, что он жив, что скачет к нам из далеких краев. А сегодня, сердцем чую, что-то случилось с ним…

Под вечер Лхама пошла к родителям. Поговорили о том о сем, и вдруг Лхама сказала:

— Отец, давайте нашими двумя юртами откочуем от семьи Аюура.

— Еще что придумаешь? — хмыкнула мать. — Нечего нам указывать. Свое счастье упустила, так теперь хочешь и братьев с сестрами без куска хлеба оставить?

— Откочевать-то мы откочуем. Я об этом давно думаю, — сказал Дашдамба. — Только повременить надо, время сейчас неспокойное.

На том разговор и окончился. Когда Лхама рассказала об этом свекрови, та стала уговаривать невестку.

— Зря ты на них взъелась, дочка. Аил у них добродетельный. Да и не прожить нам без них. Пусть все остается, как было: ты паси скот, а я буду за их домом присматривать. Как-нибудь проживем.

Донров вернулся домой весь мокрый, он так замерз, что зуб на зуб не попадал.

— Ну, я им покажу, — сказал он, немного согревшись и придя в себя. — Завтра же отберу у старухи Гэрэл корову, а Лхама к нашему стаду пусть теперь не подходит. Посмотрим, что они запоют, когда им от голода подведет животы.

— Сам, что ли, будешь стадо пасти? — зло спросила Дуламхорло.

— И старика Дашдамбу с его старухой и их выродками хватит кормить, — не унимался Донров.

— Когда ты наконец человеком станешь? — обозлился Аюур. — Ты что, не слышал, что эти голодранцы с их Народной партией захватили Ургу? А от них чего хочешь ждать можно. Так что пока, сынок, попридержи язык. От этого всем нам только польза будет.