Жамбын Пурэв - Гром

— С большим нетерпением ожидали мы приезда в нашу хошунную канцелярию уполномоченных народного правительства, водворившего мир и покой на нашей многострадальной земле. Мы рады, что вы не утомились в дороге, видим в этом доброе предзнаменование и склоняемся перед вашими пожеланиями улучшить работу канцелярии хошуна. Соизвольте принять этот хадак. — Дагвадоной развернул хадак и поклонился. Чиновники всячески старались задобрить уполномоченных новой власти, словно просили у них снисхождения. Они дрожали от страха и никак не могли примириться с мыслью, что придется расставаться с насиженным теплым местечком, лишиться чинов и титулов. С каким удовольствием они расправились бы с этими выскочками. Даже бэйсэ Дагвадоной, сам выходец из простолюдинов, был полон горестных дум.

— Полученные из столицы указы мы старались по мере сил своих выполнять. Не соизволите ли вы разъяснить нам, какие еще обязанности будут на нас возложены? — спросил бэйсэ.

— Мы направлены сюда правительством, чтобы собрать лучших людей, готовых вести борьбу за народное дело, и организуем из них партийную ячейку вашего хошуна. Затем соберем аратов и проведем выборы в местные органы народной власти, которые и будут проводить в жизнь политику народного правительства. Думаем, вы окажете нам в этом деле помощь, — сказал один из уполномоченных. Лица у чиновников вытянулись, в юрте воцарилась мертвая тишина, но делать было нечего, и чиновники закивали головами.

С одного из уполномоченных Дагвадоной не сводил глаз, лицо его показалось бэйсэ очень знакомым, и он спросил:

— Извините, если я ошибся по глупости, но вы, случайно, не тот самый Батбаяр, который жил раньше в верховьях Орхона?

— Да, это я, сын Гэрэл.

Лица у всех вытянулись еще больше. «И в самом деле, Батбаяр, — думали одни. — Может, оно и к лучшему, по крайней мере, свой человек, земляк. Помилостливее будет». «Неужели это тот самый голодранец, батрак Аюура, который стал телохранителем хана? Разве его не казнили за кражу господского добра?» — думали другие.

— А я думаю, что-то уж очень знакомое лицо! Без косы вас не узнать.

— А я вас еще вчера узнал.

— С малых лет вы были везучим. Все такой же степенный, молодец. С детства умом отличались, — льстили чиновники.

Смурый задумчиво попыхивал трубкой.

— Слышал, что ваши живут в аиле Аюура бойды, в верховьях Орхона. Мать жива-здорова. Бойда больше не служит. Вы, наверное, домой собираетесь?

— Непременно поеду. По правде говоря, не дождусь этого дня.

— Конечно, конечно! Чему суждено сбыться, обязательно сбудется, — сказал бэйсэ. — А сопровождающих с собой возьмете?

«Намекает, что Аюур может встретить по-всякому», — подумал Батбаяр.

— Скажите, а долго продержится ваша народная власть, как вы думаете? — спросил один из чиновников.

— Сколько вам лет? — улыбнулся Батбаяр.

— Пятьдесят два.

— На ваш век, я уверен, ее хватит.

Все рассмеялись. Дагвадоной спросил второго уполномоченного, как его имя и откуда он родом.

— Мое имя Гэндэншарав. Родом я из Зун-Богдо, — ответил парень. — Был батраком у бэйсэ Цэмбэлшадава, потом боролся за установление народной власти… Сейчас назначен помощником уполномоченного народного правительства.

Закончив обсуждение дел, уполномоченные вышли из орго хошунной канцелярии. Никто не заметил, что лама, вертевшийся возле юрты, увидев Батбаяра, отпрянул и торопливо засеменил прочь.

— Да, это Жаворонок, бывший батрак бойды. Подумать только, уполномоченным правительства стал! Значит, это вранье, что он обворовал своего господина, когда тот умер, и за это его убило молнией! Кто пустил такой слух? — загалдели араты.

В горах Хангая и верховьях Орхона дожди не прекращались, но в долине Онги, на расстоянии чуть больше двух уртонов, было солнечно, жарко. Поблескивали золочеными навершиями храмы монастыря, доносились звуки дудок и труб, шумела на перекатах река Онги. Свежий ветер приятно холодил разгоряченное лицо Батбаяра.

Вечером, когда солнце стало клониться к горизонту, по долине проскакал какой-то человек с заводным конем и, подъехав к юрте уполномоченных, стоявшей чуть в стороне от хошунной канцелярии, спешился. Батбаяр сразу узнал его, бросился навстречу.

— Содном-гуай! — Они обнялись. Гэндэншарав удивленно смотрел на них.

— Таким ты и должен был вернуться. Я как только услышал, что ты приехал, сразу на коня и сюда… — Содном не мог сдержать слез. — Как-никак, десять лет вместе служили… Значит, прав я был, когда не верил слухам. Знал, что ты ни за что не позаришься на чужое добро, не то что этот большеголовый Аюур, мешок, набитый алчностью и корыстью. Ты уж прости меня за то, что до сих пор не съездил навестить твою семью… Войдя в юрту, Содном достал из-за пазухи бутылку молочной водки, разлил по пиалам. — Я не знаю чиновника, приехавшего вместе с тобой, но не сомневаюсь, что он — настоящий мужчина. Пейте! Сейчас поедем к нам. Собирайтесь! Моя юрта вверх по реке в пади Шурангат. Летом мы всегда там живем. Отсюда и пол-уртона не будет. И не заметите, как доедем. — Поговорив, решили, что Гэндэншарав останется в канцелярии, чтобы сразу же приступить к работе, а Батбаяр съездит к Содному, переночует у него, утром навестит родных и сразу же вернется.

— Неловко сейчас отлучаться надолго, — сказал Гэндэншарав. — Что подумают люди? Не успели представители народной власти появиться, как уже по гостям разъезжают.

— За дело основательно беретесь, молодцы! Только нелегко вам придется. Нойоны и тайджи просто так не расстанутся со своими крепостными, титулами и жинсами, — сказал Содном.

— Как здесь народ живет, что думает? — спросил Гэндэншарав.

— Простой люд, — крепостные и податные радуются, говорят: «Наконец освободились от шейной колодки», — ответил Содном. — Но обстановка сложная. Ходят слухи, что бэйсэ Цэмбэлшадав недавно нагрузил добром целый караван верблюдов и ушел за границу вместе с родными и писарями. Еще говорят, Гомбо бэйсэ беспробудно пьет. А как напьется — кричит: «Никто не имеет права лишать меня титула, пожалованного самим богдо…» Только закон, установленный по справедливости, никому не сломать. Народ вам поможет, не сомневайтесь. Ну, высокочтимый чиновник, пожалуйте на коня, — улыбаясь, сказал Содном Батбаяру и вскочил в седло.

После обильных дождей земля, напоенная влагой, покрылась зеленым шелковистым ковром. В один из ясных, солнечных дней на Хангайский перевал поднимались два всадника. Они все говорили, говорили и никак не могли наговориться.

— …До чего странно, может, оттого, что я Унгерна ненавидел, но когда я его схватил и он вывернулся у меня из рук, словно змея, оскалив зубы, мне показалось, что передо мной огромный затравленный волк… Что было дальше — не помню, — сказал Батбаяр, закуривая. — Когда очнулся — рядом стояли двое в белых халатах, щупали пульс и громко разговаривали. А может, мне только показалось, что громко. Дали выпить чего-то холодного, внутри хорошо-хорошо стало. Несколько суток провалялся в беспамятстве. Только потом узнал, что меня доставили в госпиталь Красной Армии в Модон холе. Барон стрелял в упор. Пуля застряла в груди. Русский врач сделал операцию, извлек пулю, и я стал быстро поправляться. Тумуржав каждый день меня навещал. Человек он — что надо — смелый, находчивый, умный… Настоящий мужчина. Когда я мог уже немного ходить, он пришел с переводчиком, и мы встретились во дворе. Поговорили, обнялись на прощание. У него в глазах стояли слезы. Да и у меня тоже. Тумуржав мне сказал: