Жамбын Пурэв - Гром

Откуда Дуламхорло было знать, что казначей встретился с высоким ламой еще до ее прихода.

— Пусть исчезнут все несчастья разом! Вот только что же я твоему отцу-то скажу? — вздохнула Дуламхорло.

«Ну и достанется же хозяйке от бойды, — пожалел женщину Батбаяр. — Мало того что двух ниток жемчуга лишилась, так еще и чесучовый дэл отдала». И он вспомнил прошлую ночь, прохладные бусинки на своей груди. Это же была коса Дуламхорло с жемчугом… В то же время он втайне радовался: Донров вряд ли теперь станет расстраивать мать жалобами на ссору с работником.

Утром трое паломников, молчаливые, мрачные, словно поругались накануне, пустились в обратный путь. Монастырский казначей, два вечера крутившийся вокруг жены Аюура, проводить их не пришел. Дуламхорло, зазвавшая Батбаяра «помолиться в монастыре», не разрешила даже подъехать к монастырским воротам и получить благословение. Покрытый пылью юноша, нахлестывая коня, скакал за своей хозяйкой вверх по реке Орхон.

Когда паломники вернулись домой, навстречу им выбежала Ханда:

— Привез земли с порога монастырского храма? Если разбросать немного в степи, когда скот остается там на ночь, то не должно случиться с ним никаких несчастий.

— Какая там земля! И к монастырю-то близко не подошел! — огрызнулся Батбаяр.

— Съездить на праздник в такой монастырь и вернуться даже не помолившись? Ох и недотепа же ты! Второго такого и не сыщешь.

Жена бойды несколько дней не разговаривала ни с Гэрэл, ни с Батбаяром, — была с ними очень холодна, словно они были виновниками ее несчастья, словно это они лишили ее сокровища. Заметив это, батраки зашептались.

— Сама же зазвала моего сына ехать, и на́ тебе — не пустила благословиться ни в один храм. И она же от нас морду воротит, будто ей под нос дохлую кошку сунули, — посетовала Гэрэл.

— Коли мы не по нраву им стали, откочуем двумя юртами в Довхонский монастырь, займемся там ремонтом телег, саней — проживем как-нибудь, голодными не останемся, — предложил Дашдамба.

Но как осмелиться первому пойти на размолвку! И они продолжали делать все, что от них требовалось, бегали с утра до ночи сколько хватало сил.

Однажды вечером Гэрэл, подоив хозяйских коров, зашла в юрту. Следом за ней вошла с ведром в руках Ханда.

— Наработалась до того, что руки отваливаются. Ох, чтоб их…

— Что ты, что ты, разве можно такие слова говорить! О небо!.. — вскрикнула Гэрэл.

Ханда подняла соседку на смех:

— Чем эти слова так тебе не нравятся? Чуть что, ты сразу же людям рот затыкаешь.

— А вот и не нравятся. — Гэрэл вытерла пот со лба. — Из-за них Гомбо бэйсэ нас когда-то и выгнал. С тех самых пор я слышать их не могу.

— Как же было князю не прогнать вас, коли вы такие опасные для него слова говорили? — пошутил Дашдамба.

— Да что в них такого особенно непотребного? Объясните нам, пожалуйста, — стали просить Батбаяр и Лхама.

— Как только объясню, так погода испортится, песчаная буря задует на семь суток, не меньше, — потешался Дашдамба, но в конце концов сдался.

— Лет сорок назад в нашем хошуне у главы сомона Багбарун был плешивый слуга по имени Зодов. Люди говорят, носил он воду. Источник был далеко, бадья тяжела… В общем все как и у вас было. Нес он однажды полную бадью да и притомился. «Ох, чтоб тебя!..» — воскликнул он и поставил бадью на землю. Услыхала это «ох, чтоб тебя!» его госпожа и подумала, что водонос ее проклинает. Рассвирепела, схватила медный ковш и ну охаживать слугу-ругателя, да все норовит по голове попасть. Слуга был характером тих, смирен. Много раз молча сносил и брань и побои, но в этот раз… То ли невмоготу уже ему было воду издалека таскать, то ли надоело терпеть бесконечные тумаки и пощечины хозяйки или, наконец, крепко обиделся на свою нищую, беспросветную жизнь, но только вышел он из себя, разозлился невероятно. Не знал он за собой никакой вины, и, может, от этого, а может, оттого, что терпение у него лопнуло, а только подумал, — что лучше уж умереть, чем мучиться этак и дальше. А госпожа все бранит его, все попрекает. Возненавидел ее Зодов так, что ненависть голову ему замутила. Кинулся в орго, схватил нож, вспорол себе живот, вытащил кишку и, накинув петлей на торчавший из стены конец жерди, с криком «проклинаю ваш род на три колена вперед» побежал вокруг юрты, обматывая ее своими кишками. На полдороге упал и умер, бедняга. И вот, начиная с того самого часа, дела его хозяина шли все хуже, пока он не разорился вконец. Как же после этого не запретить это поношение? До сих пор в храме Дандирлин сомона Багбарун ежегодно служат молебен, чтобы снять проклятие Плешивого Зодова, совершают обряд изгнания злых духов, — мрачно добавил Дашдамба. — С той поры и поговорка пошла: «На торчащий из стены конец жерди вещи не вешают».

— Боже мой! Слышала бы я об этом раньше, ни за что бы этих слов не говорила. И вы не говорите так больше, — вздохнула Гэрэл.

— Вот и выходит, что ты, как тот Зодов. Ламы из Эрдэнэ зуу все о тебе прознали, а Дуламхорло — от них. Вот она теперь тебя и побаивается, — подтрунивал над Гэрэл Дашдамба. — Мда-а… До чего дошло: с людьми как со скотиной обращаются… Может, хоть этот случай заставит князей и богатеев одуматься. Что говорить, крепко напугал их Плешивый Зодов. На великое мученичество пошел человек, и есть в этом отчаянном поступке своя закавыка, — произнес Дашдамба и замолк.

— Какая еще закавыка? — задумался сидевший рядом с ним Батбаяр.

Прошло несколько дней. Однажды разразилась гроза, овцы потекли с горных пастбищ вниз по склонам в укрытые от ветра пади. Люди, выбиваясь из сил, метались под дождем, собирая промерзших ягнят и телят. В это время в хотон, раскачиваясь в седле из стороны в сторону, въехал Аюур бойда в широкой накидке из красного сукна. Подъехав к коновязи, он долго не слезал с седла, словно раздумывал: спешиться ему или нет. Дашдамба, собрав овец в отару, возвращался домой. Подойдя к бойде, помог ему спуститься с лошади, привязал коня и только хотел завести хозяина в юрту, как тот, упершись своим длинным деревянным кнутовищем в землю, вдруг заревел:

— Эй! Где Дуламхорло?

Подъехавший в это время Батбаяр увидел, как его пожилой, но еще крепкий, большеносый хозяин с припухшими веками и одутловатым лицом, изборожденным глубокими морщинами, кусает свои толстые синие губы. Юноше показалось, что Аюур вот-вот лопнет от пожиравшего его внутреннего огня.

Дуламхорло, загонявшая вымокший скот в малую юрту, выскочила на крик мужа. На нее жалко было смотреть: миловидное лицо женщины было безрадостным, задорные, шаловливые искорки в глазах потухли, и взглядом она словно просила о пощаде.

— Так ты уже здесь? Вот и я думал: помолится моя благоверная в монастыре, посмотрит цам да и вернется… Наслышан я о твоих похождениях. И знай: не такой я человек, чтобы потерять лицо перед людьми, стать посмешищем вроде того растяпы, который засмотрелся на пожар и подпалил полы своего дэла. Есть у меня и человек, который рассказал, как ты там развлекалась… Было такое? — взвизгнул Аюур и закачался, с трудом удерживаясь на ногах.