Жамбын Пурэв - Гром

Бэйсэ прошиб пот, он похлебал болтушку и долго сидел в полном изнеможении. Батбаяр молча ждал, пока он придет в себя. «О чем мне с ним говорить? Может, отдать послание, пока он еще что-то соображает, да быстрее ехать отсюда?»

Норжиндэжид, стараясь ублажить посланца, поставила перед ним столик, расставила еду. Когда Гомбо бэйсэ очухался, Батбаяр вынул из-за пазухи послание и протянул ему.

— Соизвольте принять, почтенный бэйсэ!

Гомбо вскрыл конверт, несколько раз прочел письмо, положил на столик и, вытерев пот, погрузился в раздумья, тупо уставившись на край тагана. Думал он так долго, что за это время можно было бы сварить чай. Ожидание становилось тягостным. Мертвую тишину в юрте нарушал только лай собак.

— Ну, значит, так! — заговорил наконец Гомбо. — Я, как говорится, пеший как свинья и голый как собака бэйсэ, живу в своей дыре, а должен охранять территории от Восьми жертвенников до горы Навч Вандай.

— Соблаговолите все узнать из высочайшего указа.

— У меня нет десятков тысяч лошадей, как у твоего хана. Я человек бедный. У моих крепостных животины никакой, — одни вши. Как же я буду охранять границу, встречать послов и чиновников из Внутренней Монголии, как буду готовиться к мобилизации? Соответствующего титула мне не дали, а груз вон какой взвалили. Разве это по справедливости? Коли ты посланец великого хана, объясни мне, — потребовал бэйсэ.

— Извольте, бэйсэ-гуай. Это дело поручено вам верховным правителем в надежде, что вы преисполнены усердия послужить государству, и мне, ничтожному, нечего к этому добавить. Возродить нашу государственность можно лишь при условии, что к этому будут, не щадя своей жизни, стремиться все — от высших нойонов до батраков и слуг, и не мне напоминать вам об этом, — ответил Батбаяр.

— Так. Уж не велел ли тебе хан вразумить меня? Я человек бедный и могу говорить правду. Оближи тебя собака!

— Простите меня, великий бэйсэ. Я, раб, не вправе поучать столь мудрого и прозорливого человека, — ответил Батбаяр. — Но пристало ли вам так говорить со мной, ничтожным посыльным? Ведь по самым скромным подсчетам, у вас в одном лишь стаде более десятка тысяч верблюдов. Не сетуйте, не гневите небо, господин! «Я-то знаю, как далеко простирается ваша забота о бедняках и крепостных», — хотел добавить Батбаяр, но сдержался: слово не воробей, вылетит — не поймаешь!

— Ах, так! Богдыхан и его придворный министр приказали тебе одолеть меня в споре! Да я тебя…

— Простите, уважаемый бэйсэ. Но я прибыл сюда не для того, чтобы спорить, а чтобы лично доставить вам это послание. Свое поручение я выполнил. Как вы будете выполнять высочайший указ — это дело ваше. Теперь же дозвольте мне отправиться в обратный путь. — Батбаяр встал.

Но Гомбо бэйсэ приказал ему ждать, надел шапку с павлиньим пером и после некоторой паузы, молвил:

— Это передашь от моего имени сайн-нойон-хану с пожеланием мира и спокойствия, — и протянул большой, развернутый хадак. — И еще передай своему хану следующее: если они хотят, чтобы я служил, пусть присылают сюда все, начиная с коней и кончая фуражом, а мне жалуют надлежащий чин! Ты мне ничем не помог, только бранился, прикрываясь именем верховного правителя. Ну да ничего, дело прежде всего. А потому дозволяю тебе взять лошадей у моих аратов до следующего уртона. Непременно передай хану, что мои крепостные совсем обнищали. Говорят, Розовый нойон старается проявлять заботу о людях? — бэйсэ, не вставая, согнулся в поклоне.

Батбаяр еще раз взглянул в тупое, серое лицо Гомбо бэйсэ, в его мутные глаза и понял, что надеяться на него нечего. Юноша поклонился и вышел из орго. «Если приграничные территории будут охранять вот такие нойоны, вряд ли удастся воссоздать наше государство. Почему же все так?» — Батбаяр зашел в малую юрту, выпил чаю и стал собираться в дорогу. У юрты его ждала княгиня Норжиндэжид.

— Счастливого пути. Я тут вам собрала кое-что в дорогу. Бутылочку, баранью ногу. Кушайте на здоровье. А как будете снова в наших краях, заезжайте. Мы ничего не пожалеем для вас. Наш господин еще раз просил пожелать вам мира и спокойствия!

Глядя, как кланяется ахайтан, Батбаяр едва сдерживал смех. «За кого же она меня принимает? — подумал юноша, кланяясь в ответ. — Если мне снова представится случай приехать сюда, то уж ни трубка, ни седло с узорчатым чепраком никого не обманут».

Батбаяр вскочил на коня, взмахнул плетью. Из юрты вышла смуглая девушка-служанка, с которой он познакомился накануне, и с грустью посмотрела ему вслед.

Батбаяр хлестнул коня и погнал его рысью на север. Он ехал и смотрел на родные места, где родился и вырос, вспоминал душные летние дни, когда босиком брел по этой самой дороге, сгорая от жажды.

— Теперь у меня как будто выросли крылья, — произнес юноша так тихо, что даже ехавший рядом уртонщик не расслышал.

Когда Батбаяр подъехал к Онгинскому монастырю, над поселком кружились крупные снежные хлопья. В орго его приветливо встретил Дагвадоной, прозванный «рожденным в юрте простолюдина». Человек невысокого звания, но большого ума, он, когда хан бывал в отлучке, заправлял всеми делами. Прежде всего залан расспросил о здоровье Розового нойона, о положении в Да хурээ и деятельности вновь образованного правительства. Батбаяру было приятно, что Дагвадоной обсуждает с ним государственные проблемы как с равным, и он очень жалел, что знает так мало.

— Что за человек гун Хайсан, назначенный товарищем министра внутренних дел, из какого хошуна? Ты его видел? — спросил Смурый, поглаживая узкие черные усики.

Батбаяра вопрос не удивил.

— Этого гуна я несколько раз видел в орго хана. Слышал и его разговор, когда разливал кумыс. Мужчина он основательный, немногословный, голос негромкий. Говорят, был поваром у цинь-вана Ханддоржа, потом у да-ламы Чимэдцэрэна, сам из харчинов.

— Так, так. Теперь ясно. Один из четырех ученых южных хошунов, скрывался здесь от репрессий. Наш хан не промах, окружает себя верными людьми.

— И веселиться умеет, — улыбнулся Батбаяр и чуть не выпалил: «Похоже, завел себе любовницу — очень симпатичную княгиню», но вовремя прикусил язык. Залан долго смотрел на юношу, будто угадал его мысли, губы его тронула улыбка.

— Что знатные, что незнатные — все любят побегать, — сказал Смурый, потер короткими толстыми пальцами свое полное смуглое лицо с курносым носом и задумался.

— Такие, как наш господин, постепенно остаются в одиночестве. Людей убежденных и честных — немного, а прочие, испугавшись людской молвы и ненависти, отойдут от него. Слишком он простодушен, ничего не умеет таить. К намеченной цели пойдет до конца. Если же ее не достигнет, с горя запьет, загуляет. Вот что меня беспокоит. Ну да ему виднее. Вообще-то, человек он неплохой. — Залан скрестил руки на груди и погрузился в раздумья.