Жамбын Пурэв - Гром

На востоке едва забрезжил рассвет, когда у подножия горы один за другим прогремели два выстрела.

— Эй, парень! Скорее разжигай костер! — в один голос закричали ламы у костра и командир отряда, лежавший невдалеке.

«Верно гласит пословица: «На усталого коня — много кнутов, у бедняка — много господ». Где бы я ни появлялся, — с досадой думал Батбаяр, — всякий, кому не лень, норовит командовать мною».

Он взял из костра горящую головешку и, подойдя к заранее сложенной огромной куче хвороста, поджег лежавшее в ее основании сено.

Вмиг яркое пламя озарило все вокруг. Батбаяр стоял, не чувствуя его жгучего жара. Он больше не испытывал досады, лишь гордость от того, что именно он дал сигнал к решающему штурму крепости Кобдо.

К сигнальному костру в сопровождении нескольких послушников подошел на первый взгляд ничем не приметный лама. Моложав, худ, высок ростом, поверх ламского одеяния видавшая виды куртка из первосортного, желтого цвета, шелка, на голове — башлык. Угрожающе потрясая кулаками в сторону вражеских позиций, лама читал молитвы.

«Это и есть тот самый хутухта?! Никогда не подумал бы. Снять с него этот балахон, точь-в-точь мирянин-караванщик. Да, немудреное это дело — быть священником на войне. Поглядывай себе со стороны. В случае победы скажет, «бог внял моим молитвам», в случае поражения все свалит на «плохого» командующего», — думал Батбаяр, глядя на ламу.

Тем временем широкая долина реки Буянт огласилась оглушительной канонадой, криками наступавших, ржанием коней.

«Пока я тут прохлаждаюсь, наши ребята уже штурмуют казармы маньчжуров. Вот бы мне туда сейчас», — досадуя, думал Батбаяр. Он не находил себе места, сердце его с каждой минутой билось все чаще.

Хутухта напряженно прислушивался к звукам, долетавшим снизу.

— Подать жертвенную чашу с кровью, — вдруг приказал он.

При свете огромного костра было хорошо видно, как, продолжая читать молитвы, хутухта кропил кровью из серебряной чаши, подвязанной хадаком, в направлении вражеских казарм.

Утренняя заря разгоралась все ярче. Новый день смотрел на мир своими большими светлыми глазами.

Из долины по-прежнему доносилась пальба и крики «ура» наступающих монгольских войск.

— Наши солдаты ворвались в крепость! — радостно воскликнул лама, наблюдавший за ходом боя в подзорную трубу.

«И я мог быть вместе с этими смельчаками, — думал Батбаяр, всматриваясь в даль. — И чего, спрашивается, я здесь торчу? Приказ командующего выполнил: костер зажег. Больше мне делать здесь нечего».

Батбаяр бросился вниз, где стояла его лошадь. Вслед за ним ринулись и другие цирики, не желавшие здесь отсиживаться, пока их друзья погибали в бою с врагом. На горе остались лишь ламы, они продолжали молиться…

Группа всадников, возглавляемых Батбаяром, неслась во весь опор прямо к крепости. Перед глазами мелькали лошади, под седлами и без седел, снующие туда-сюда люди; было трудно понять, что происходит, кто кого одолевает.

Уже у самых стен крепости Батбаяр увидел, как падает с высокой башни желтовато-пестрое знамя маньчжуров. За время осады Кобдо Батбаяр не раз видел это ненавистное знамя и думал при этом, что развеваться ему здесь недолго. И сейчас он едва не закричал от радости, видя, что наконец-то пала последняя крепость врага…

Батбаяр и его спутники скакали вдоль крепостной стены, пока не достигли ворот, ведущих в крепость. Некогда неприступные, они были распахнуты настежь, и беспощадный огонь лизал их створки. Горели и внутренние постройки, густой дым поднимался высоко в небо. Повсюду валялись убитые монголы и китайцы.

Батбаяр присоединился к группе монгольских цириков, которые окружили китайцев в одном из фортов крепости. Он спешился и теперь вел огонь из-за груды кирпича, служившей ему надежным прикрытием. После продолжительной перестрелки оставшиеся в живых китайцы выбросили белый флаг.

Вдруг Батбаяра кто-то окликнул. Это был цирик из их полка.

— Ты-то мне и нужен, — радостно сказал цирик. — Командир полка Га ранен. Он лежит где-то под стенами крепости. А тут, понимаешь, от командующего прибыл посыльный: всех писарей приказано направить в северный форт. Так что валяй, брат, туда.

Во время боя Батбаяр потерял коня, поэтому однополчанину пришлось подвезти его до указанного в приказе места. Там дожидался чиновник с красным жинсом на шапке. Рядом стояло еще несколько человек, тоже, видимо, писари. Узнав имена вновь прибывших, чиновник сказал:

— Вы должны принять канцелярские и бухгалтерские книги бывших маньчжурских властей. Это приказ заместителя командующего гуна Дамдинсурэна.

Их проводили в большой кирпичный дом, полный дыма: это догорали валявшиеся на полу документы, которые маньчжуры, видимо, решили сжечь перед отступлением. Вместе со всеми Батбаяр принялся подбирать с пола полуобгоревшие бумаги, кое-какие документы вытащил из шкафов и стал пробегать глазами, благо рядом не было никого, кто помешал бы ему. Так, в руки ему попала тщательно скрепленная, увесистая пачка документов, где на маньчжурском и монгольских языках было перечислено несколько сот имен и фамилий монголов, представителей всех сословий, начиная с князей и кончая простолюдинами. Каждое имя сопровождал перечень его родственников и подробная информация о его материальном положении, месте жительства, целях и направлениях поездок, людях, которые его навещали, и прочее. Были тут и «откровения» периодически сменявших друг друга наместников-амбаней.

«Ни на минуту нельзя спускать глаз с этих людей…» — прочел Батбаяр. — «Если даже они спрячутся в нору, как тарбаган, или же подобно грифу взлетят в небеса, они не должны ускользнуть от недремлющего ока владыки нашего…», «Несчастья минуют нас лишь в том случае, если мы, слуги императора, будем помнить о всех неблагонадежных этого края…»

«Нет, — с гневом думал Батбаяр, читая все это, — маньчжурский император и его чиновники не успокоятся, пока не уничтожат нас до последнего…»

В другой пачке документов его внимание привлекло послание драгоценного шанзотбы да-ламы маньчжурскому амбаню в Кобдо.

«Почтительно припадаю… Довожу до Вашего сведения, что некоторые наши нойоны-смутьяны решили в своей политике опираться на русского царя. Среди этих изменников в первую очередь следует назвать цинь-вана Ханддоржа, сайн-нойон-хана Намнансурэна и да-ламу Чимэдцэрэна. Пресечь греховные их деяния мне, чьи средства и власть столь незначительны и скудны, не под силу. Посему докладываю обо всем этом Вам и смею просить о совете и помощи…»

«Выходит, это послание самого да-ламы Билэг-Очира! — стал размышлять Батбаяр. — Вот показать бы это письмо моему господину Намнансурэну-гуаю. А вообще-то, не стоит соваться в эти дела. Все равно все документы попадут к премьер-министру».