Филип Грин - Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине

На безымянном пальце я вижу обручальное кольцо из белого золота — изящное, среднего размера, с бриллиантом. Семья явно состоятельная. Считается, что на обручальное кольцо мужчина тратит зарплату за месяц. Наверное, ее муж семейный врач, адвокат, банкир или успешный бизнесмен. Конечно, не нейрохирург и не глава корпорации, но состоятельный человек, способный жениться на красивой женщине и порадовать ее таким кольцом.

— Итак, у вас болит горло…

Она смотрит на меня, а потом улыбается.

— Извините?

Я смотрю в карту. В ней записано: «Основная жалоба: боль в горле». Я проверяю номер пациента. Женщина, тридцать шесть лет, боль в горле. Смотровая одиннадцать. И тут я понимаю, что на папке стоит смотровая пять. Кто-то вложил не ту карту в папку — одна из множества ошибок в такой тяжелый день.

— Похоже, я взял не ту карту, — с улыбкой говорю я, присаживаясь рядом, хотя внутри у меня все клокочет. Подобные мелкие ошибки в приемном покое могут обернуться катастрофой. Когда все так измучены, даже мелкое отклонение становится почти невыносимым. Но я собираюсь с силами. Пациентам не стоит слушать жалобы доктора.

— Пожалуй, боль в горле можно вычеркнуть из списка жалоб, — я пожимаю плечами, словно это сущая мелочь, и вычеркиваю запись.

— Итак, — я откладываю папку и кладу руки на колени. — Чем я могу вам помочь? Что вас к нам привело?

К моему удивлению, она не отвечает. Я пытаюсь быть терпеливым, но у меня еще шестнадцать пациентов. И пока я сижу в ожидании ее ответа, поступают анализы крови, делаются рентгеновские снимки и проводится томография. У меня нет времени сидеть и болтать, словно за чашечкой кофе. Мне нужно узнать основные жалобы, краткую историю и понять суть дела.

В этот самый момент кто-то из наших пациентов страдает — тяжело страдает. Когда в приемном покое столько людей, это вопрос статистики. Мне нужно быть среди пациентов, выявлять самых тяжелых — искать дым, пока пожар не распространился.

Пациентка снова улыбается. Я замечаю, что улыбка какая-то странная и пустая. Такая женщина должна свободно себя чувствовать в общении с врачом. Она должна быть разговорчивой и милой, спрашивать, не знаю ли я того-то и того-то, искать какие-то связи между нами или между ней и моей женой. Но она этого не делает. Одета она довольно изысканно, но на лице ни капли макияжа. Это тоже очень странно для такой женщины, как она. Она очень спокойна. Она…

— Я сделала что-то плохое, — говорит она, прерывая поток моих мыслей.

Я пытаюсь разобраться в ситуации. Она здесь потому, что с ней действительно что-то не так, или ей просто хочется поиграть? Я не настроен играть — не сегодня. Иногда люди приходят к нам, чтобы ощутить внимание к себе. Они знают, что я отнесусь к ним внимательно, насколько бы занят ни был. Я ерзаю на стуле. У меня нет времени разгадывать загадки. Может быть, я ее недооценил. Может быть, она и не настолько нормальна.

На коленях женщины срабатывает iPhone. Поступило сообщение. Экран загорается, я снова вижу ее рядом с мужчиной и тремя детьми. Они стоят где-то на берегу океана. Женщина не обращает внимания на телефон. Она смотрит на меня.

— И как я могу вам помочь? — спрашиваю я, стараясь не говорить слишком резко, хотя понятия не имею, о чем она говорит.

— Никак, — отвечает она.

Слово это она немного растягивает. Она откашливается, потом выпрямляется, вытирает губы и пытается скрыть это. Но уже слишком поздно. Я это услышал.

На моем поясе звонит телефон. Я не обращаю внимания. У меня уже сработал сигнал тревоги.

Мы смотрим друг на друга. Я не могу понять, что не так с ее лицом. Мой телефон звонит снова. Я не обращаю внимания. У меня осталась минута на эту странную женщину, прежде чем моего внимания потребует важный анализ, чей-то родственник или медсестра.

Она смотрит на меня слишком спокойно. А потом я медленно замечаю — или, скорее, не замечаю. У нее пустое лицо. Никакого выражения. Она смотрит на меня, и я понимаю, что в этом доме никого нет. Зрачки — ее зрачки слишком велики для комнаты, залитой ярким белым светом. Пустое лицо и расширенные зрачки. Она что-то приняла.

Я решаю пойти ва-банк. Нужно заставить ее говорить. Я задаю неверный вопрос:

— Муж и дети приехали с вами?

На этих словах лицо женщины буквально взрывается эмоциями. На глазах появляются слезы, тело оседает, щеки краснеют, и она начинает рыдать.

Бинго.

— Они ушли, ушли…

Неожиданно она вцепляется в лицо ногтями. На щеках остаются ярко-красные следы. Необычный жест — либо безутешное горе, либо психическая болезнь. Я пока не понимаю. Но чем бы это ни было, это меня тревожит.

Мысленно я вспоминаю все смерти за последние две недели. Я не слышал о семье, где погибли все, кроме матери. Я роюсь в памяти. Последний случай произошел почти три месяца назад, когда машина выехала на встречку и протаранила минивэн. Я вздрагиваю. Мне не хочется сейчас это вспоминать. Но в той катастрофе погибла женщина. Я знаю — прошлой ночью она приснилась мне в кошмаре.

Обычно я всегда узнаю о тех, кто умер в приемном покое — даже не в мою смену. Я узнаю об этом из газет, от коллег или от знакомых погибших. Слухи всегда до меня доходят. Я обнаружил, что и с другими врачами и сестрами происходит то же самое. Отключиться от этого невозможно.

— Я сделала что-то плохое.

Она начинает плакать, не глядя на меня. Я смущен, но постепенно начинаю понимать, куда это нас заведет. Нужно нажать сильнее и быстрее, пока не поступит следующий тяжелый пациент.

— Что вы сделали? — спрашиваю я.

Она закрывает лицо руками, чтобы я ее не видел.

Мы сидим молча шестьдесят секунд. Я испытываю противоречивые чувства. Мне не хочется находиться здесь с этой женщиной. У меня болят голова и желудок. Сердце колотится от чрезмерного количества кофе. Я несколько недель не мог выспаться по-человечески. Выгорание коснулось всех сфер моей жизни. Мне нужно, чтобы женщина рассказала мне все, и я мог двигаться дальше. Но мне приходится ждать и играть по ее правилам.

Целая минута в такой день кажется мне часом. Телефон и пейджер звонят, не переставая. Я нужен в приемном покое. Очень скоро меня найдут. Но я должен что-то узнать, прежде чем оставить эту женщину в смотровой в одиночестве.

— Я разрушила все, что мы строили вместе. Все. Спокойствие, купленное ценой лекарств, осталось в прошлом. Она говорит, и голос ее дрожит.

— Он сказал, что я никогда не увижу ни его, ни детей — до самой смерти. Моя задача — вытягивать из людей их истории. Это очень деликатный и сложный процесс. Я овладел этим навыком после многих лет работы с пациентами. Достаточно надавить слишком сильно или слишком сильно потянуть, и человек скроется в своей скорлупе, утаив самое важное.