Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Не, — отвечали из-за скалы, — не вернусь.

— Вертайся, хватит!

— Да ну тебя, дурака слабоумного, и просить-то толком не умеешь.

— Вернись же, вернись! Хочешь, я курить брошу?

— Да ну, ерунда, враньё, силы воли не хватит.

— И пить брошу, клянусь!

— А это ещё зачем?

— А что, не надо?

— Пей, но в меру. Но главное — денег проси, иначе — не вернусь. Поеду в Мытищи, у меня там баба знакомая.

— Это Людка, что ли?

— Вспомнил наконец, тоже мне…

— Так её ж посадили!

— Да не её, дурак, сына посадили, Боряшку! Ну и папаша! Всё! Пока! Уезжаю в Мытищи! Ты не помнишь, когда уходит последняя электричка?

— Сэры! Сэры! — рыдал Покинутый. — Умоляю… Добавьте же… прошу…

— Сколько же надо? — начиная раздражаться, спросил капитан.

— Эй ты, Я! — крикнул Покинутый. — А сколько надо?

— Бери червонец, за меньшее не вернусь!

— Вы слышали, сэры? Червонец!

— Прямо не знаю, — сказал капитан, — у кого из нас есть на червонец жалости? Может, у вас, старпом?

— Чего? — удивился Пахомыч, в некоторых ситуациях сильно напоминающий господина боцмана. (Подчеркнём — в некоторых.)

— Жалости на червонец есть?

— Жалости много, — отвечал старпом, — а червонца нету. Пусть берёт чистую жалость, бесплатно. Между прочим, в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году моя жалость на чёрном рынке в Неаполе кое-кому дорого обошлась.

(Тут мы должны отметить, что на такую сложную жалость боцман всё-таки не тянет.)

— А вы, лоцман?

— Видите ли, сэр, — отвечал лоцман, оправляя галстук-бабочку в клеточку, — видите ли, сэр… видите ли, дорогой сэр… Конечно, вы видите, уважаемый сэр, что этот, с позволения сказать — чэловэк уже имеет два целковых, разделённых как раз поровну между частями особи. Одна часть особи, убежавшая, имеет ещё и гривенник старпома, то есть неоспоримое преимущество. То есть мало того, что она убежала от самоё себя, у нее ещё и на гривенник больше. Предлагаю всё-таки путь равенства и братства. Пусть убежавшая отдаст оставшейся пятак.

— С Гоголя получишь! — послышалось из-за скалы. — Тоже нашёлся утопический социалист. Кто это и когда делил всё поровну? Ха!

— У юнги денег нет, — сказал капитан сэр Суер-Выер и ласково поглядел на меня, — остаёшься ты, друг мой, — в ласке зазвучала ирония. — Что ты скажешь, голубь дорогой? До сих пор ты подавал подаяние. Мы не рассматривали, что это за подаяние. Подаяние и подаяние. Что ты скажешь сейчас? Может, добавишь гривенник?

Я так и знал, что всё это дело с нищими до особого добра не доведёт.

— Прежде всего, кэп, — сказал я, — прежде всего: никто не имеет права анализировать подаяние. Кто что подал, то и подал. Меня, например, вполне устраивает открытый лоцман, щедрый капитан, разумный старпом. Что подал я — моё дело. Я никому не подотчётен. Подаяние — и всё! И привет! И пока! И до свиданья! Прошу отметить, что все были мною довольны и даже приговаривали: «Спаси Вас Господи!» Но если вас интересует, кому я что подал, могу сказать:

Древорукому — камень, Пеплоголовому — деревянную ложку, Нищему духом — головку чесноку.

Человеку, который убежал от самого себя, я тоже подал подаяние. Вы заметили? Это — небольшой кисет. По-моему, он так и не поинтересовался, что в кисете. Эй, любезный господин Покинутый, а где кисет, который я подал? У вас того, что убежал, или у вас того, что остался?

— У меня. Тот «Я» только деньги взял, а кисет, говорит, тебе оставлю. Кури!

— Загляните же в кисет.

— Чёрт-те что, — сказал Покинутый, развязав кожаную тесёмку. — Махорка, что ли? Или нюхательный табак? Порошок какой-то. Что же это?

— Неужели не догадываетесь?

— Никак не смекну. Надо понюхать.

— Погодите, не спешите нюхать. Это — курарэ! Толчёное курарэ! Здесь как раз хватит, понюхал — и… Вы, кажется, просили?

— Что это значит? — сказал Суер-Выер. — Ты с самого начала знал, чем всё кончится?

— Конечно, нет. Мне и в голову не приходило, что этот спектакль у них так здорово разыгран. И потом, согласитесь, выбежать из самого себя — это действительно редчайший случай. Но курарэ! Курарэ ведь может пригодиться в любом из вариантов: убежал или не убежал, а курарэ-то вот, пожалуйста! Тому, кто хочет убежать от самого себя, курарэ — хороший подарок.

— Да-а, — протянул Суер. — Но как ты истолкуешь камень, ложку и чеснок?

— Дорогой сэр! — отвечал я с поклоном. — Я уже и так не в меру разболтался. Камень, ложка и чеснок — предметы достойные. Их можно толковать как хочешь и даже сверхзамечательно. Я могу истолковать, но дадим же слово самому молчаливому. Пусть истолкует юнга Ю. У него нет денег, но есть некоторый хоть и детский, но симпатичный разум. Прошу вас, господин Ю.

Тут юнга открыл было рот, но в дело неожиданно влез Покинутый сам собою.

— Погодите, господа, — сказал он. — Какой камень? Какой чеснок? Тут воссоединение вот-вот произойдёт, а вы Бог знает о чём толкуете. Давайте же скорей червонец, а то убежит, свинья такая!

— Слушай, помолчи, а! — сказал старпом. — Помолчи, потерпи.

— Что там происходит? — крикнул из-за скалы Бежавший.

— Хрен их поймёт! Про чеснок толкуют. А мне яду дали.

— Чесноком не бери! А много ли яду?

— Да всего мешочек. Короче, полк солдат не отравишь, но на одного полковника хватит. А денег не дают.

— Ну ты хоть корчился в муках-то?

— Замучился корчиться. Такие судороги отмочил да железные конвульсии, а всё равно не дают.

— Во жлобы какие приехали! Они что, из Парижа?

— Да вроде из Москвы, говорят.

— Ага, ну понятно.

— Эй вы, РАЗБЕЖАВШИЕСЯ! А ну-ка молчать! — гаркнул старпом. — Цыц! Нишкни! Помалкивай! Где Чугайло? Сейчас позову! Юнга, говори!

Разбежавшиеся приутихли, особенно этот, что остался, тот за скалой ещё немного хорохорился, но на всякий случай заткнулся.

— Человеку с деревянной рукой — камень? — спросил юнга. — Я думаю, это просто. Скорей всего, точильный камень — точить стамески для резьбы по дереву. Пеплоголовому — ложку! Отметим, деревянную. Ему не хватало пеплу. Ложку можно сжечь — и пригоршня пепла налицо! Нищему духом — головку чесноку. Это тоже просто. Если он съест чеснок — духу не прибавится, зато появится запах. А запах, как известно, в некотором роде замена духу. Во всяком случае, ему вполне можно будет сказать: «Фу! Фу! Какой от тебя дух идёт!» Довольны ли вы таким объяснением, господин мой?

— Вполне, — ответил я, рассмеявшись от всего сердца. — Это — шикарное объяснение. Оно мне, признаться, и в голову не приходило. Камень-то я дал довольно-таки тяжёлый, это вместо гнёта, чтоб на крышку давить, когда капусту квасишь, ложку подал в двух смыслах: суп есть и пеплом главу из неё посыпать, к тому же как напоминание о родной нашей России, ложка-то резана в окрестностях села Ферапонтова, а головку чесноку подал потому, что мне-то самому чеснок вреден, язва от него разыгрывается.