Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Папа! — шепнул юнга.

— Сынок, — прослезился Усопятый. — Как там мама?

— Сам не знаю.

— Неужели всё так же сидит?

— Сидит, а чего ей ещё делать?

— Вот и я сижу. А ты?

— Чего я?

— Сидишь или нет?

— Редко. Я вон плаваю.

— Конечно, это лучше, чем сидеть.

— А ведь многие кто где сидит.

— Ничего, сидят, терпят.

— Вот и мама сидит.

— Отойдём в сторону, — сказал Суер-Выер, — не будем мешать. В душе у них происходит больше, чем на словах.

— Но на словах тоже кое-что произошло, — упрямился старпом. — Пусть алименты гонит! Ничего не даёт на сына с самого рождения. Зачал — и пропал в тумане.

— Да что вы, старпом, — сказал капитан. — Что он даст? Он-то не может подать, сколько НЕ может. Болтовня ведь одна.

К этому моменту у юнги с папашей нарос уже в душе большой ком идей, чувств и мыслей.

— Сэр! — обратился к капитану Антибезусый. — Подайте же мне столько, сколько НЕ можете. Возьмите меня на корабль.

— Я? На корабль? На какой?

— На «Лавра Георгиевича».

— И вы считаете, что я этого НЕ могу? — засмеялся капитан. — Это я как раз МОГУ.

— Сэр, я тоже прошу, — потупился юнга. — Нам жалко расставаться.

— А вы оставайтесь на острове, — предложил Суер. — Здесь неплохо… мрамор… сдержанные субтропики.

— Да ведь я и к вам как к родным привязался.

— Я бы взял вашего папашу, — строго сказал капитан, — да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя.

— Сэр!

— Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете.

Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому.

— Орёл! — сказал он. — Алименты. Купите мальчику фруктов.

— Круговорот рубля в природе, — продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на «Лавра» в нашей старой многоосмолённой шлюпке. — Можно было сразу отдать рубль старпому.

— Я не возражаю, — сказал Пахомыч. — Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное.

— Рубль рублём, — сказал я, — но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга — папу, мы — человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего.

— На фрукты, — поправил старпом. — Лично мне этот рубль не нужен. Придём в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго…

— Да бросьте вы Сингапура ждать, — сказал сэр Суер-Выер, — купите у меня яблоко.

— Ну вы, кэп, вообще, — хмыкнул Пахомыч. — Желаете вернуть рубль на место?

— Но взамен достаю из кармана, — сказал капитан и вытащил яблоко.

— Антоновка! — воскликнул старпом. — Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! — Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко.

— Ешь, дитё! — сказал он.

— Дурь, — фыркнул Кацман. — Я высказываю догадку насчёт усов, способных заполонить земной шар, а они всё сводят к рублю и яблоку.

— Догадка ваша гениальна, — согласился Суер, — но, к счастью, они его пока ещё не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось.

Шлюпка приближалась к «Лавру». Юнга надкусил яблоко.

А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так:

Твердо

Есть

Мыслете

Наш

Ын

Йорк

Како

Рцы

Есть

Покой

Добро

Есть

Шар

Иже

Наш

Наш

Он

Червь

Иже

Он

Како

Уголь

Твердо

Аз

Люди

Живот

Иван

Добро

Како

Он

Есть

Твердо

Есть

Люди

Он

Он

Како

Есть

Аз

Наш

Аз

Во всяком случае, вполне логично закончить вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в своё одеяло.

— Это становится навязчивым, — недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.

— А чем ей, собственно, ещё заниматься? — сказал я. — Делать-то больше нечего.

— Могла бы вязать, — предложил Кацман, — или штопать матросам носки, всё-таки хоть какой-то смысл жизни.

— Штопать носки! — воскликнул Суер. — Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!

— Есть люди… штопают, — задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье. — Штопают и шьют… но, конечно, не на такой разболтанный экипаж! — И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.

— Чего она тогда вообще с нами увязалась? — сказал Кацман. — Куталась бы на берегу!

— На берегу многие кутаются, — сказал я. — На берегу кутаться не так интересно. Другое дело — океан, «ЛАВР», свобода! Здесь всё приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на неё и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в своё одеяло?

— Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, — поморщился Суер, — и вообще не хотел брать её в плаванье. Мне её навязали, — и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.

— Вы смотрите в просторы, капитан, — сказал я, — но именно просторы подчёркивают всю прелесть этого бытового и тёплого смысла жизни. Огромная хладная мгла — и маленькое клетчатое одеяло. Я её навязал, но навязал со смыслом.

— И всё-таки, — сказал Суер-Выер, — мадам — не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном…

— Я не согласен с вами, сэр, — пришлось возразить мне. — Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в своё одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте её вместе с одеялом.

— Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, — поморщился капитан. — Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с.

— А я вам помогу, — предложил я, — и просто вычеркну её из пергамента.

— Не надо, — покачал головой старпом. — Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?

— Да что там она штопала! — возмущённо воскликнул лоцман. — Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!

— Лопнул?

— Ну да, кэп, — заныл лоцман. — У всех рвутся, а у меня лопаются.

— Заклеивать их никто не обязан, — сказал капитан. — Но если у всех рвётся, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.

И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть ещё плотнее закутаться в своё одеяло.

Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.