Юрий Коваль - Избранные произведения в одном томе

— Очень просто. Рубль вы можете подать?

— Могу.

— А двадцать?

— Ну, могу.

— Без «ну», без «ну», дорогой благодетель.

— Могу, — сказал я, скрипя зубами.

— И без скрипенья зубов, пожалуйста.

— Пожалуйста, — сказал я, убрав скрипенье. — Вот двадцатка.

— Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.

— Это сколько же?

— Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.

— Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню… да я и денег-то таких в глаза… нет, никак не могу…

— Ну, а если поднапрячься?

— Нет.

— А если дико-дико перенапрячься?

— Нет, нет и нет!

— А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?

Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашёл там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?

— Могу, — сказал я. — Пару сотен могу, но уж не больше.

— А тыщу?

— Ну, это уж вы вообще… откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?

— А если б ты всё продал? — ввязался неожиданно лоцман Кацман. — Набрал бы небось тыщонку.

— Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, — обиделся я. — Вопрос: кто даст такие деньги?

— Я не дам, — сказал капитан и развёл нас с лоцманом мановением пальца. — Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но — бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?

— Бывало, подавали, получал, — кратко ответил сидящий на мраморе.

— Часто?

— Примерно раз в два года.

— И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?

— Вполне достойные люди.

— Но всё-таки: возраст, пол, образование?

— Всякий раз — это уникальный случай, — уклончиво отвечал сидящий на камне.

— Ну расскажите же, это так любопытно.

— В каждой профессии есть свои секреты, — усмехнулся сидящий на мраморе. — А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своём «Лавре», испоганили небо крепдешином, да ещё рассказывай, кто мне сколько подаёт. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Всё!

И сидящий на мраморе прикрыл очи.

— Нет, не всё, — парировал вдруг Пахомыч. — У нас есть ещё вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?

— А вы что ж, сами не видите?

— Видим. Но толком не разберём. То вроде бы с усами, то вроде — нет.

— В этом-то весь фокус, — улыбался сидящий на мраморе. — А то, чего уж проще: отпустил усы и ходишь как дурак, а ребятишки и вопиют: «Эй, усатый-полосатый!»

— Конечно, это фокус, — сказал Пахомыч, — но для чего он? Кому нужен такой фокус? Скажите же всё-таки: С УСАМИ вы или БЕЗ?

— Если я скажу, что я БЕЗ, вы начнёте спорить, что я С усами, так что я предпочту на ваш вопрос ничего не отвечать.

— Не понимаю, — сказал старпом, — почему бы точно не определиться и не заявить прямо: да, я — усатый, или ладно — безусый. Вы как будто скрываете свои приметы. Вы что — в розыске?

— Ей-богу, ребята, — сказал Ложноусый, обращаясь к нищей братии, восседающей вокруг мраморного камня, — они из комиссии Огепеучека. Да ни от кого я не скрываюсь! Я честный нищий! А с усами я или без усов — сами разбирайтесь!

— Вы знаете, что мне кажется, сэр, — негромко сказал лоцман Кацман, обращаясь к нашему великому капитану. — Мне кажется, что усы у него растут чрезвычайно быстро, поэтому он их ежесекундно сбривает.

— А зачем? — резонно спросил Суер.

— Если бы не сбривал — они заполонили бы весь земной шар.

— Ерунда, — сказал Пахомыч, — он — скрывается. Прячется на этом острове нищих. Прячется от ответственности. Вы же сами понимаете, что среди нищих спрятаться легче всего. Это старый приём всех мошенников — притвориться нищим. А фокус с усами — это полная чепуха, иллюзион. Вы смотрите, как он часто чешет нос. Почешет разик — он с усами, почешет другой — без усов. Усы у него из рукава выскакивают. На резиночке.

Пахомыч до того твёрдо долбил своё, что нам даже стало за него неловко. Твердолобый получался у нас старпом. Идея лоцмана была, конечно, тоньше и глобальней, имела исторические корни.

— Усы на резиночке и просьба подать невозможное как-то не вяжутся между собой, — сказал капитан. — Философия и примитив в одной упряжке. Нет. Этого не может быть.

— Может, может, — долбил Пахомыч. — Абсолютный примитив и в том, и в другом случае. Сплошная трусость и самореклама. Обман.

Сидящий на камне между тем весьма внимательно прислушивался к нашему разговору.

— Это просто удивительно, — сказал наконец он, — насколько тонок и умён ваш лоцман и какой дубовый старпом. Ну зачем, скажите на милость, мне скрываться? От кого? От чего?

— Дуб? — переспросил Пахомыч. — Я — дуб? А вы тряхните рукавом, и желательно на лоцмана.

— Не стану я тресть, чего ради?!

— Ради усов, которые в рукаве прячутся!

— Да нету там никаких усов.

— Ага! Сдрейфил! Подайте ему НЕВОЗМОЖНОЕ! Ишь какой обормот! Тряси рукавом, показывай свои усы, бестолочь!

— Это я-то трус? Да пожалуйста! Где ваш лоцман?

И тут сидящий на мраморе взмахнул руками, и на лоцмана посыпались самые невероятные предметы, ну во-первых:

куриные косточки,

а во-вторых: таблетки от алкоголизма,

КНОПКИ, КОЛГОТКИ, КЛИЗМЫ,

розетки, зажигалки, резеда, мастихин, мормышка, штопор-открывалка,

папка, две кисточки и к ним акварель. Но надо твёрдо отметить, что усов среди всего этого никаким образом не было. Была какая-то штука, которую мы попервоначалу приняли было за усы, но это дказалась волосяная хреновника для бритья.

— Ну что скажете? — воскликнул Ложноусый. — Где же усы? Ха!

— Я не знаю, где вы прячете усы, — угрюмо сказал старпом, — но что вы скажете на это, гражданин хороший?

И старпом предъявил Врядлиусому золотой медальон, который юнга сдал ему на хранение.

— Что это? Что это? Что это? — побледнел Псевдобезусый. — Откуда? Откуда?

— Ага! Припёрли к стенке! — воскликнул старпом. — Вот от чего ты скрываешься, паскуда! От уплаты алиментов! А вот и сынишка, которого ты бросил, а я подобрал. Пою, кормлю и воспитываю! Вот тебе НЕВОЗМОЖНОЕ прямо в харю!

И старпомыч выпятил юнгу из нашей среды под нос мраморному камню.

Надо сказать, что мы никак не ожидали, что Пахомыч расхамится до такой степени. Но, видно, этот остров подействовал ему на нервы, как и всем нам. Мы не стали спорить, кто кого кормит и воспитывает, а просто наблюдали за продолжением действия. Впрочем, для наблюдений особой пищи не было.