Кэтрин Данн - Чердак [litres]

Вечером телевизор продолжал работать после ужина. Он стоял на свешивающейся с потолочной решетки платформе, и на него никто не обращал внимания. Затем кто-нибудь поднимался и выключал его. Наверное, мы могли смотреть телевизор когда угодно, но никому не приходило в голову – после ужина. Одни грабители, ковбои и копы. Однажды показывали ковбойскую историю, в которой монахини былых времен старательно спасали язычников. Одна была особенно юной и смелой и звалась сестрой Блендиной, а прежде была просто Блендина. Потом между собой мы называли ее только сестрой Блендиной, хотя к ней так не обращались, потому что в четвертой камере с ней и о ней никто не говорил. Я не смотрю телевизор – не умею следить за сюжетом историй. Не могу сосредоточиться – несколько минут держусь, а затем либо засыпаю, либо мысли перескакивают на что-нибудь еще. А вот Кэти смотрит много и умеет стукнуть куда надо, если требуется подстройка, возится с антенной.

Вернулся адвокат. Он сидит передо мной, а между нами маленький коричневый стол. Меня возбуждает, что можно выйти из отсека и находиться рядом с мужчиной. Адвокат в блестящем костюме – ящерично-зеленом, с синей и фиолетовой искрой. Он грузен и выставляется далеко перед собой, и если мы касаемся животами, то его голова все же далеко от моей. Ботинки словно темные зеркала, на пальцах кольца, а сами пальцы настолько толсты, что им больше нет надобности сгибаться, и ко всему прочему – черная сигара. Адвокат хочет узнать о деньгах, я что-то подписываю, со всем соглашаюсь, а он говорит, что мне не следует снимать очки.

Здесь прыгали с крыши – тринадцатый этаж, расшибались в лепешку; но не было слышно, чтобы на кого-то угодили на тротуаре. Я бы не стала прыгать на землю, в воду с моста – другое дело. Мост – повод для прыжка. Поход на рыбалку у пакгаузов, где в Уилламет из-под земли выходит бетонная труба и, полузатопленная, вдается в воду. Из нее текут нечистоты и всякая дрянь, и под ней кормится карп. Идешь туда на заре по городским улицам, капли свежей пены в штанах, от ноги запах горелого, и ничто не достает, кроме хмырей в дверях на Бернсайд. Босиком по железнодорожным путям, волосы развеваются за спиной, в кармане баночка с горохом. Заворачиваешь в магазин за потрохами, а затем к трубе – сидишь на конце, а кругом вода, и карп почему-то клюет на эти дурацкие хлопья «Краун флор миллз». Может, потому, что утром река такая красивая, лавандно-бледная, и толстая упитанная рыба всплывает. Я провожу по ней ногтем, а под ним сверкают золотые искры. Сижу долго, пока не наступает день, леска уходит вниз между пальцами ноги, крючок просвечивает сквозь желтое зернышко или хлопья или светится сам по себе. Разминаю наживку мокрыми холодными руками, нога побелела, где ее касается леска, которую я время от времени дергаю. Река почти перехлестывает через трубу и мочит мне колени. Рыба, не сопротивляясь, висит на крючке – желтые глаза пустые, жабры отвисли, я крепко бью по глазам рукояткой ножа, появляется кровь, и рыба замирает, поблескивая в лавандовом свете. Я потрошу их, выбрасываю требуху у конца трубы, продеваю сквозь жабры шнурок и приторачиваю к поясу. Иду по людным улицам, на меня косятся, а я раскачиваюсь, воображая себя волчицей, и в итоге оказываюсь на мосту на Росс-Айленде. Останавливаюсь на середине, долго сижу, глядя на воду, отстегиваю золотистых карпов от пояса, раскручиваю на шнуре и швыряю как можно дальше, наблюдая, как они кувыркаются в воздухе и шлепаются в реку – всплеск всегда такой незаметный, далекий. Я разочарована, спускаюсь с моста, иду домой и долго сплю.

Марти главная в отсеке В. Она очень высокая, наверное, шесть футов три дюйма. Волосы каштановые, носит мужскую прическу «утиный зад», формой не заморачивается, предпочитает короткий джинсовый комбинезон с синей мужской рабочей рубашкой – верхняя пуговица расстегнута, рукава закатаны до локтей. Лицо омерзительно: один глаз выше другого, внешность уродуют длинные узкие белые шрамы от кромки волос через щеку и глаз к противоположной щеке, от левого угла рта к переносице, отчего на верхней губе появилась борозда и выемка в левой ноздре. Кэти, например, похожа на мальчишку, который пытается вести себя как мужчина. Марти подобна крутому мужику, только мужчины никогда не выглядят так круто.

Ей тридцать, сорок, а может, пятьдесят лет. Грудей не заметно. Плечи широкие, бедер нет, насколько позволяет судить длина комбинезона – вид, как у моего старшего брата, когда он работает без рубашки в поле.

Марти выходит с нами завтракать со своей девушкой. Рука нежно, по-хозяйски, лежит на ее плече. У девушки мягкие, блестящие, красные, как заря, волосы и стройная фигурка. Я видела ее в Кеокуке, в коротком пальто с кожаной сумкой и пакетами с покупками. Она куда-то ехала в универсале с двумя детьми школьного возраста. У нее приветливый вид, и она нежно поглядывает на Марти. За столом Марти общается с Кэти, та косится на девушку и уважительно кивает. Девушка съедает маленькие кусочки, которые Марти кладет ей на тарелку. Однажды утром я увидела, как Кэти и Марти говорят друг с другом, просунув ступни в решетку: локти уперты в колени, руки в карманах, головы наклонены, мрачно курят и, словно двое мужчин, обсуждают трудное задание. Садясь, они подтягивают брюки так, будто не знают, что у них вообще есть задницы.

В четвертой камере появляются новые обитатели: алкашки на одну ночь, нарушительницы федеральных законов по дороге в федеральные места заключения, ожидающие слушаний в суде. Случались короткие романы. Юные девицы, женщины, за двадцать, за тридцать, в возрасте. Ни одной старой. Как говорит Роуз: коль ступила на этот путь, умрешь молодой или в тюрьме. Мол, затягивает. Только не меня, заметила я, и все рассмеялись.

Длинный шарик надут всего наполовину и с одного конца у́же, чем с другого. Я взглянула на него, щелкнула пальцем – он забренчал, тогда я всунула палец в узкое сопло, чтобы он оказался внутри шарика, и шарик обвил его. Я нажала сильнее, чтобы палец находился в широкой части, и теперь он был один в отверстии, и, кроме пальца, больше ничего. Я подумала о своем отверстии – каково оно? – и выдернула палец из шарика. Струей воздуха длинный предмет дернуло в сторону, и не стало никакого отверстия. Вздохнув как можно глубже, я вдавила его в себя, но ничего не случилось: вокруг все так же тарахтел школьный автобус, я посмотрела на тонкие завитки травы на снегу, очень похожие на волосы на мужской ноге, хотя я не знала ни одного мужчины, но всегда хотела быть гомосексуалистом.

Наверное, если женщины соединяют два отверстия, например целуясь, просыпается голод к поцелуям, однако внутрь не попадает ничего или почти ничего. Кэти очень опытная, и в ее случае это действенно, а вот с другими не так, иначе они не вели бы себя настолько нежно – они не боятся друг друга.