Зоя Богуславская - Предсказание

Родион все продолжал ему рассказывать об артистках, а Олег мысленно искал выход. «Если, допустим, не говорить пока ничего родителям Насти, а ее изолировать, выкроив для этого часть своего кабинета? А дальше? Лекарственная терапия, массаж, физио? Нет. Не то. Придется рассказать Гавриловым все начистоту…» «А что делает твой Бобров?» – старается Олег уловить суть рассказа Родиона. «Тромбонист в оркестре. Но теперь-то он без работы – Эльвира постаралась».

Подают бифштексы. Родион накидывается на мясо. «Ну и за что ты уцепишься? – Олег вяло тычет вилкой в салат. – Свидетели инцидент подтверждают. Я бы не брался». «Занятная у тебя терминология! – вскипает Родион. – При чем здесь «уцепишься»? Мне надо установить истину, ясно тебе? Истину. А не сманеврировать». «Ну хорошо, – соглашается Олег. – В чем, по-твоему, истина у этого скандалиста?»

В зале грохочут аплодисменты. Раскланивается кудрявый певец, в руках у него цветы.

«Эльвира Гранатова и Валентина Потемкина!» – объявляет руководитель ансамбля, пытаясь перекрыть шум аплодисментов.

И сейчас Олег помнит черноволосую женщину, с выпирающими ключицами, одетую в серебряное платье, и другую, невесомую, с бровями сросшимися на переносице, их антураж для фокусов: никелированный столик с графином, стаканчики, коробки.

Брюнетка в серебряном платье эффектно поводит руками, и со стола исчезают графин, поднос, появляются платки, алая лента метров на двадцать, из рукавов выпархивают голуби. Гром аплодисментов. Эльвира низко раскланивается. «Они у нее в одном месте спрятаны! – слышится сзади звонкий голос. – Задери-ка подол!» «Слыхал? – Вилка замирает в руке Родиона. – Как в тот раз. Слово в слово! – Он резко отодвигает тарелку. – Нет, ты слыхал? Тот же текст! И никакого Боброва!» «И вправду, значит, не виноват твой тромбонист, – бормочет пьяно Олег. – Видно, сегодня я не советчик».

Он наливает по бокалу себе и Родиону. «Выпьем за наших женщин. Или за тех, что будут нашими». «А будут? – чокается Родион, потирая руки от возбуждения. – Нет, не зря интуиция привела меня сюда». «Это уже частности, – придвигается Олег к нему. – На тебя всегда какая-нибудь дура найдется». «А… А я-то думал… – хлопая Олега по плечу, продолжает Родион свое. – Теперь представь: если бы в Уголовном кодексе была статья за клевету, равнозначная статье за преступление, в котором клеветник обвиняет неугодного ему человека? За клевету три года и за оговор столько же?» «Просто вы пользуетесь устаревшими данными, – бурчит тот. – Медицина давно уж доказала, что слово, тем более слово оскорбительное, может стать таким же пусковым механизмом необратимых патофизиологических и биохимических процессов в организме, как и действие. Понял?» «Неужто доказала? – вскидывается Родион. – И ты можешь мне это изложить на бумажке? Как бы это пригодилось… Если б мне такую научную выкладку – фокусницы сто раз бы все продумали, прежде чем строчить донос». «Это точно. Это ты прав…» – поддакивает Олег. «Что с тобой? – спрашивает Родион, в упор разглядывая Олега. – Что у тебя стряслось сегодня?» «У меня вот случай, – поднимает тот глаза на Родиона. – С девочкой. Здесь и наука пока ничем не поможет. На стенку лезешь от бессилия». «Не мямли, – злится Родион. – Какая еще девочка?» Родька тормошит его, заставляя вновь и вновь возвращаться к рассказу о ходе болезни. Он предлагает рисковать, оперировать. Он не отпускает его до утра. И Олегу становится легче.

Да… Тогда Родька вытащил его. А Настя? Настю они не вытащили…

Сидеть на ступеньках становится холодно. Глупость какая-то. Сам же вызвал в Москву, а теперь исчез. Может, будет заседать до вечера. Или к зазнобе поедет. Уж лучше ему по телефону дозваниваться.

Теперь пошел снег, ворсистый, как утром, когда он ехал в поезде. Скамейки, стволы, люди – все бело. Снежинки тают на щеках, облепляют брови, виски. Шины автомобилей утюжат снег, превращая его в грязь. «Вернуться домой?» – лениво думает он.

Олег заходит в магазин и от нечего делать накупает «Жигулевского». Затем бредет еще квартал, замечает зеленый огонек такси. Что ж, очень кстати. Он поднимает руку. Таксист притормаживает.

– Не найдется ли, шеф, сигаретки? – Он плюхается на заднее сиденье.

Безусый ухмыляется на «шефа», щелчком выталкивая две «Краснопресненских».

– А куда поедем, дядя?

– К Разгуляю, – морщится Олег, получив за «шефа» «дядю».

Семья Тихонькиных жила в новом доме, принадлежащем заводу, в самом конце Щербаковки, там, где улица переходит в Измайловский парк.

Родиону приходилось бывать здесь из-за того, что Васена Николаевна уже много месяцев была прикована к постели, – и каждый раз он должен был испрашивать разрешения на это в коллегии. Подменять Вяткина он не собирался, но что поделаешь, коли складывается такая ситуация? Не отступать же.

Теперь он сидит с Васеной Николаевной, разморенный круто заваренным чаем, вареньем из айвы и длинной, с частыми паузами беседой, с удивлением обнаруживая, что Тихонькина уже встает, хозяйничает, и коря себя за то, что невольно нарушил предписание, запрещающее адвокату посещения на дому. Полог, отгораживающий часть комнаты, где находится угол Михаила с его кроватью, тумбочкой и аквариумом на окне, теперь снят. Ненужными кажутся сейчас хрустящая накрахмаленная наволочка, узорчатое зеленое покрывало, рыбы, снующие в освещенном аквариуме.

– Убийство не могло произойти так, как это описывает Михаил, – решается Сбруев, мешая ложечкой в стакане. – Еще не поздно поправить ошибку, если она допущена.

– Зачем вы это? – Тихонькина поднимает умные тоскливые глаза. – Все пережито! И старика не тревожьте, он в этом суде полжизни оставил. Не лишит Бог здоровья – дождемся сына, а приберет – и на том спасибо.

– Я не собираюсь беспокоить Гаврилу Михайловича, – хмурится Родион. – А тот сапожный нож, которым Михаил якобы ударил Рябинина, так и сгинул. В речке ничего не нашли… – Он медлит. – Чем же работает Гаврила Михайлович?

– У него еще два ножа имеются, такие же точно.

– А всего три было?

– Три.

– И все одинаковые?

Она кивает.

– Можете мне показать?

Васена Николаевна приносит оба ножа.

Блестящие, заточенные до рукоятки куски металла – без футляра. Он осматривает один из ножей, затем кладет его на стол. Прикоснувшись к скатерти, нож цепляет нитку. Родион перекладывает нож на тарелку.

– Острые, – говорит Васена Николаевна.

– Да, острые, – подтверждает он. – И третий такой же острый?

Она кивает. Вид ножей ей неприятен.

– Теперь подумайте, – говорит он. – Нож этот я на одно мгновение к скатерти прислонил и то нитки чуть попортил. Как же Михаил два часа во время сеанса держал нож в рукаве? Да и потом, уже после драки, он до вечера таскал его в кармане, пока в прорубь не бросил?.. И ни одна ниточка в кармане или в рукаве не повредилась? Под микроскопом исследовали.