Зоя Богуславская - Предсказание

– Подожди, – просит Олег. – Мне сначала нужно понять, что с этим угонщиком.

– Что понимать-то? – Родион раздосадован. – Тебе небось Ирина все рассказала.

– Ты не допускаешь здесь судебной ошибки?

– Да ты что? – Родион уже жалеет, что заговорил о делах с Олегом. – Какая ошибка?

– А чем ты объяснил это избиение? Причина тебе ясна? Говорят, он был неплохой парень…

– Кто говорит? – злится Родион. – Что ты слушаешь пересуды?

– Да ты не кипятись. Я хочу понять. – Олег подходит к окну. – Вот, к примеру, – спокойно продолжает он, – почему он угнал чужую машину, когда у них есть своя?

Родиону вдруг становится стыдно: Олег бросил отпуск, примчался. А они как-то все не о том.

– Знаешь, – извиняется он, – я тебе потом все разъясню. У меня жуткий день сегодня. Я хотел о Тихонькине посоветоваться.

– Успеешь. Объясни в двух словах об угонщике – и перейдем к твоим заботам. Ирина считает, что в рахманиновском деле много неясного, странного…

– Милый, ну что неясного? Рахманинов пойман с поличным в момент, когда он катался на угнанной машине.

Родион машинально включает телевизор. На экран медленно выплывает группа футболистов, толпящихся у ворот. Склонившись над мячом, размахивает руками судья, напротив него также размахивает руками капитан команды.

– Выруби звук, – советует Олег, – и так все уяснишь.

– Ты пойми, – говорит Родион, подчиняясь, – даже самым толковым двоим людям в одном и том же происшествии видится порой прямо противоположное. Для этого человечество и изобрело обвинение и защиту. Как же ты судишь, выслушав только одну сторону?

Он все еще смотрит на экран, потом вскакивает, прохаживается по комнате.

– Ну хорошо. – Он смотрит на часы. – Давай, у меня еще час с лишним в запасе. В чем именно сомневается Шестопал?

Олег сам не готов еще к прямому разговору. Ему вдруг отчетливо представляется, как он придет в зал на этот процесс, а Ирина будет рассказывать суду о соседях, разговоре с Рахманиновым ночью у гаража, описывать утреннюю картину, которую там застала.

– У нее создается впечатление, что в этой истории много предвзятости…

– Читал ее показания, – нетерпеливо обрывает Родион, – ну и что? Что ее смущает?

– Да подожди ты, – не выдерживает Олег, – ты хорошенько вникни в ее опасения. Они стоят того.

Он подходит к телевизору, выключает его.

– Прежде всего ее смущает, – Олег медленно возвратился на свое место, – что Рахманинов, пренебрегая прекрасной возможностью остаться незамеченным, сам окликнул ее. Для чего нужны человеку, уже задумавшему преступление, свидетели? Значит, Рахманинов не задумывал угона? А что потом произошло между ним и Мурадовым? Этого же никто не знает. Очевидцев нет.

– Если б мы рассчитывали только на них, – усмехается Родион, – раскрывалось бы очень мало преступлений. Допускаешь же ты, что существуют средства, научно обосновывающие виновность обвиняемого?

– Да, да, конечно, – отмахивается Олег. – Но разве в данном случае не могла быть просто ссора?

– Ну и что? Конечно, была. Но результат ее не драка, а, в сущности, избиение.

– Почему?

– Потому что драка – это когда люди бьют друг друга, а избиение – когда бьют одного. Или бьет один. Улавливаешь разницу?

– А если первый удар – ответ на что-то? Трудно предположить, что человек, до этого не грешивший рукоприкладством, кинется без всякой причины избивать другого.

– Допустим, ты прав на сто процентов, – Родион подходит совсем близко к Олегу, – но обвинение справедливо говорит о зверском избиении, когда жертва не сопротивлялась, без попытки впоследствии оказать помощь пострадавшему. Все это имеет определенную юридическую квалификацию, и никуда от этого не денешься.

– Мне кажется, что ты не вник достаточно глубоко в непосредственный повод к избиению. Не думаешь же ты, что все действительно из-за машины?

– Ладно, – сдается Родион. – Если ты настаиваешь… Поехали, – подбегает он к вешалке, – одевайся!

– Это еще зачем?

– Дома у меня выписки из дела и копия обвинительного заключения. Основные показания Рахманинова в нем приведены. Посмотрим их вместе.

«Да, этого у него не отнимешь, – усмехается про себя Олег. – Хватка бульдожья».

Когда они подходят к дому Родиона, начинает темнеть. В сумерках нереальными кажутся полуколонны, пилястры, пористый камень старой кладки. А комнаты Родиона с лепными потолками, полукруглыми венецианскими окнами заливает теплый желтый свет. Прочная многовековость мебели, старинных канделябров, небольшой секретер с выдвигающимся баром, в узкой высокой голубой вазе цветы.

– Раздевайся, – торопит Родион.

Он идет к секретеру, вынимает папку с записями.

– Вот, – тычет пальцем в какую-то строчку. – Слушай и вникай с ходу.

Олег еще не приспособлен к такому напору – видно, здорово он отвык от городского темпа.

– «Рос я в семье, – читает Родион, – где меня с детства очень баловали…» Да, забыл предупредить, – перебивает он себя. – Раньше Никита подбрасывал следствию разные версии то о женщине, которая может засвидетельствовать его ночное алиби, то о некоем Бруннаре, который якобы, избив Мурадова, скрылся. Бруннар-де ждал Рахманинова за углом и подоспел на защиту в момент, когда началась ссора. Впоследствии действительно на шли человека с этим именем и данными. Рахманинов был знаком с ним еще в армии. Там же Бруннар угодил в тюрьму. Расчет был точен – времени на поиски Бруннара ушло много. Когда и эта версия оказалась ложной, Рахманинов признался. И знаешь, как всякий неврастеник, он уж коли заговорил, то наизнанку вывернулся. Нате, мол, глядите, каков я, как ловко я вас путал, а захотел – перестал петлять. Теперь он распасовывает новый вариант: мне все безразлично, делайте что хотите.

Родион гасит люстру, включает бра, торопливо закуривает.

– «…баловали, и я привык к тому, – продолжает он читать дальше, – что отказа мне ни в чем не бывает. У меня было все уже в детстве. Не знаю, относится ли это к делу и можно ли это понять… когда вот так все есть с самого начала. И ничего не хочется из того, что есть. Кончил школу так себе. Стал искать, чем бы заняться. Мои увлечения родителям не нравились, казались дармоедством. Они тянули на свое. На «серьезное» дело. В институт не поступил, конкурс требовал более знающих людей. Надо было искать работу. Любимой специальности не было. Время от времени я выдумывал себе занятия, которые мне нравились. А потом уже сам собой выработался вкус к таким опасным и рискованным операциям, которые выделяли меня среди других. Мне нравилось, когда меня благодарили и я мог то, чего они не могли. Оказалось, подобных забот у людей очень много…» – «Много?» – задает вопрос следователь. «Много, и самых разнообразных. Я даже не могу перечислить всех услуг, которые оказывал. Но все они требовали сноровки, оперативности и фантазии. Дела с риском, с фантазией мне больше всего нравились». – «Что же это за дела все-таки?» – «Ну, к примеру, что-нибудь достать. У всех людей, включая самых знаменитых, обязательно чего-то нет. Или им некогда заниматься этим. Кому платье нужно для выступления, кому гостиница. Или, допустим, батарейки для транзистора, или пленку для киноаппарата. У меня все расширялся круг знакомых… Я знал, кому что нужно». – «Что же, вы стали вроде мальчика для услуг?» – «Можно сказать и так». – «Как же оплачивались ваши услуги?» – «По-разному. Очень часто не оплачивались совсем. Мне просто доставляло удовольствие видеть изумление и восхищение певицы, которая разошлась с мужем и не могла найти квартиру, когда я ее привозил на готовое». – «А если оплачивались эти услуги, то как?» – «Чаще всего такими же услугами. Те, чьи просьбы я выполнял, помогали мне выполнять просьбы других. Иногда я получал вознаграждение». – «В виде чего?» – «Борзыми щенками». – «То есть?» – «Мне платили натурой. Кто предложит летом пожить на даче, кто привезет из-за границы куртку или диски». – «В чем же состояло ваше главное занятие?» – «Машина… Шестнадцати лет я выучился водить «москвич», ездил с отцом, позднее я получил права и брал машину у отца, потом мы поссорились. Тогда я людям с машиной стал оказывать двойные услуги, и они мне доверяли. Часто я помогал перевезти вещи, доставить родных за город, иногда возил и самих владельцев машин. Допустим, к примеру, едет кинознаменитость на «Мосфильм». Съемки до ночи. А ведь зима, холод. Он мне отдает машину. Вечером я ему подгоняю теплую, заправленную, да еще выполню все его поручения, куда надо заеду и с кем надо переговорю. За день я, конечно, выполнял не только его поручения. Часто перевозил кого-нибудь из больницы, встречал на аэродроме прибывших и много еще чего. Машина давала мне свободу передвижения, темп. А темп, как известно, решает все». – «В чем же здесь риск?» – «Сначала я ничем не рисковал. Потом я познакомился со многими артистами, спортсменами. У меня появились женщины. Мне нужны были деньги. Свозить в ресторан, сделать подарки. Как-то раз я ездил на курорт». – «Об этом потом. Женщины видели в вас человека, который тратит на них деньги?» – «Ну почему же! Я был очень удобен им во всех случаях. Это же только мещанское представление, что у артистов или спортсменов сладкая жизнь. На самом деле жизнь у большинства из них очень муторная. Днем работа, репетиции, вечером спектакли или съемки, концерты. Личной жизни иногда никакой. Разве что в самом коллективе заведется кто. А тут выплываю я. Подвезу, поухаживаю, накормлю. После спектакля придумаю какое-нибудь развлечение. Я являюсь в виде десерта к постному обеду. Или рождественского Деда Мороза. От меня им одни удовольствия да и просто облегчение жизни». – «И много было таких людей, которые нуждались в вас?» – «Я был нарасхват. Всюду меня встречали, всюду баловали и любили…» Ну как? – останавливается Родион. Лицо его задумчиво.