Олег Слободчиков - Чертов узел

Караулить избу Виктор не стал, прятать продукты и посуду — тоже: убережешь от людей, не убережешь от дождя, мышей и белок. Напротив вспоротого окна закрепил доску с жирной надписью «Вор» и ушел на огороды. Через несколько дней, когда испортилась погода, он вернулся в избушку.

Вскоре дождь кончился. Белые брюхатые облака поползли по склонам.

Над ущельем робко заблестело солнце. Можно было снова уходить на огороды, где не бывает людей. Со стороны реки донесся глухой перестук подков — кто-то ехал по тропе. Виктор спрятал под нары новые ботинки, надел свои рваные вибрамы. Незнакомый мужчина — по виду, гуртовщик, подъехал верхом к ручью. Чуть смутившись ледяных глаз хозяина, что-то пробормотал о том, что живет рядом:

— Мимо ходишь, а в гости не зайдешь…

— Не звали, — ответил Виктор неприветливо. — А тут еще какой-то шакал в окно лазил, не знаешь кто?

Всадник еще больше смутился, и это задобрило Виктора.

— Заходи, — сказал он приветливей. — Чай пить будем.

Всадник спешился, привязал коня, по крутому крыльцу забрался в избушку к Виктору. Среднего роста, коренастый, с мелкими острыми чертами лица, на котором зубы чуть выступали вперед, делая его чем-то похожим на сурка с хитроватыми глазками.

— Рядом живем, помогать друг другу надо, как без этого в горах?! — проговорил гость с акцентом.

Виктор кивнул, посмотрел на вспоротый полиэтилен и усмехнулся: «Ты уже помог».

Выпив полкружки чаю, отщипнув кусочек лепешки, гость непринужденно развалился и стал рассказывать о себе, зазывая русского на ужин. Виктор согласился пойти к нему.

Симбай — казах из Киргизии, с Иссык-Куля, имел в районе влиятельную родню, потому и перевалил в Казахстан с киргизским скотом, взятым на откорм в аренду. Жил он в просторной брезентовой палатке с женой и помощником-киргизом. По-русски говоря, был пастухом. Симбай взял на откорм годовалых телок — турпаков, поэтому среди местных чабанов назывался турпачником.

Его жена — проворная, смешливая бабенка лет тридцати пяти, сносно говорила по-русски, поплевывая за печку, рассказывала о житье-бытье, будто они с Виктором были близкие родственники.

Он разлегся на почетном месте. Симбай сел за достархан, свернув ноги калачиком и выпрямив спину. Когда достархан был накрыт и все почтительно примолкли, он поднял ладони, задрал приплюснутый нос и забормотал молитву. Лица домочадцев торжественно окаменели. Виктор, слегка обескураженный, поймал на себе мимолетный плутоватый взгляд хозяйки, вспомнив наставления Алексея, снял панаму, приосанился и размашисто перекрестился. Все трое с любопытством взглянули на него и рассмеялись, будто все предыдущее было шуткой.

Симбай много говорил о прежней жизни, о двухэтажном доме на ИссыкКуле, рассуждал о свободе: «Зачем все это, если нет воли?» По его словам, аренда была попыткой переиначить жизнь. Узнав, что Виктор годом моложе, он заговорил еще свободней. Гость не спорил: слушал, кивал, поглядывал из-под прищуренных век голубыми льдинками глаз — не мог понять, как относиться к этому человеку: то ли пройдоха, то ли мужик с детским разумом?

— На праздник в село поедешь? — спросил хозяин. Виктор мотнул головой.

Виктор пожал плечами — не знал и знать не хотел ни городских советских демонстраций, ни местных праздников.

— А мы бы съездили… Посмотри за скотом. Работы мало: вечером загнать на тырло, утром выпустить. Я коня тебе заседлаю.

— Нет проблем! — кивнул Виктор. — Если не дольше чем на три дня.

— Тогда приходи завтра к восьми часам сюда!

Что-то не понравилось Виктору: то ли в тоне, каким была произнесена последняя фраза, то ли в лице турпачника.

— Нет! Заседлаешь коня и приведешь его ко мне, а я посмотрю за скотом.

Теперь задумался Симбай. Возразил, не мотивируя:

— Нет, лучше ты приходи сюда!

Виктор усмехнулся, его смутные подозрения подтвердились. Теперь он ясно почувствовал социальную нишу, отведенную ему Симбаем.

— Я не батрак, я — бич! — улыбнулся он, пародируя Алика и шевеля пальцами босых ног. Его прищуренные глаза поблескивали холодком льда.

Ни Симбай, ни подпасок коня утром не привели. Они уехали в село, оставив скот на поляне, а заседланного коня возле палатки. Через два дня с тяжелым рюкзаком Виктор шел вверх по ущелью и видел в бинокль, как вернувшиеся турпачники собирали разбредшихся телок. Может быть, он и пожалел о том, что пошел на принцип: подумав, что турпачник, скорей всего, не столько хитрый, сколько наивный.

Хотя и наслушался Виктор от Алексея всяких страхов про медведиц с медвежатами, которые в эту пору невероятно агрессивны, его странным образом тянуло в глухую и труднодоступную падь, где произошла случайная встреча со зверем. Именно там хотелось поставить зимовье, подальше от чабанов и турпачников. На лесистом склоне, сотней метров выше старой туристской стоянки, под корнями упавшей ели была почти ровная площадка метра три на три. Корни при падении дерева так вырвали дерн, что образовали две стены. Виктор расчистил это место и соорудил просторный шалаш, обложив его мхом и дерном. С брошенной чабанской стоянки он приволок ржавую трубу и лист жести, из которого сделал печь. С хорошим спальником в таком шалаше можно зимовать. Был у этого бивуака всего один недостаток — за водой ходить далековато — каждый раз нужно спускаться на тропу к туристской стоянке, где журчал ручей. Туда Виктор и ходил, стараясь не оставлять следов. Но однажды случайно наткнулся на свой след и в первый миг ему самому стало не по себе — у воды была отчетливо отпечатана чуть ли не полуметровая человеческая ступня.

На полное благоустройство ушло четыре дня. Теперь можно было жить по соседству с медведицей, не опасаясь непогоды. Виктор отправился к ней налегке: взял продуктов на два дня, спальный мешок да кусок полиэтилена вместо палатки и кофр с фотоаппаратами и сменными объективами.

Напрямую от шалаша выбрался на узкий хребет со звериной тропой среди скал и деревьев. Просматривая сверху падь, поднялся выше леса, но так и не обнаружил медведицу.

Вторую половину дня он пролазил среди черных скал, но и там не встретил зверей. Зато наткнулся на грот, в котором при нужде можно было переждать непогоду. Влез в него на четвереньках, осмотрелся. Пространство чуть больше одноместной палатки. На скальном полу жидкая подстилка из еловых веток. Виктор повернул голову к выходу и снял с выступа несколько длинных ворсинок, затем еще и еще. Похоже, что это была берлога. В ней он и заночевал. А утром, не разводя костер, залил водой из родника сухари в котелке, присыпал их сахаром, тем и позавтракал.

Снова он напрасно прошлялся весь день. Только к полудню следующего заметил шевелящееся темное пятно. Сел, вынул бинокль, долго подсматривал картины жизни медведей. Была она настолько мирной и семейной, что даже нагнала тоску: хоть и была медвежья семья неполноценной, по человеческим понятиям, но даже мать-одиночка с детенышем, словно укоряла за то, что один раз он был женат, другой — долго жил с женщиной, вроде бы любившей его, а семьи создать не смог. И сама медведица в непринужденной обстановке совсем не походила на злобного хищного зверя. Скорей — на милую, чуть неуклюжую толстушку, чем-то напомнившую одну знакомую, добродушную и распутную девицу, о которой осталась светлая память со студенческих времен.