Олег Слободчиков - Чертов узел

Та, первая, так странно напомнившая ему снившуюся женщину, лежала, широко раскрыв глаза: блестящие, знакомые. Опять защемило сердце.

Виктор не чувствовал ни греха убийства, ни жалости, ни раскаяния — одно только сострадание за причиненную боль. Ночное видение, воплотившись в некое свое реальное подобие, погасло в душе. Началась обычная работа.

Перетаскав добычу под дерево, он развел костерок, погрел над огнем озябшие пальцы и вспорол ножом тонкую ворсистую шкуру, обнажив красную теплую плоть… Быстро темнело. Наступала ночь. Снег засверкал отражением поднявшейся луны. Виктор бросил на угли окровавленную печень, предвкушая предстоящее пиршество.

Переночевав возле костра, на рассвете он стал выбираться из пади с тяжелым вислым рюкзаком и быстро вымотался, хотя ел мясо.

Подкашивались от усталости ноги, промокшая рубаха липла к спине, стучала в голове кровь.

Раньше усталость порождала озлобление, злоба превращалась в ярость и давала силу. Теперь злости не было. Окружающий мир был полон спокойной и равнодушной доброты: он убивал без злобы и без ненависти отдавал свою плоть. В горной тиши Виктору слышался то ли чудный зов, то ли гул водоворота, затягивавшего в иную — лучшую жизнь. И он, в отличие от бунтовавшего Алексея, готов был отдаться течению и зову, поднять над головой руки и уйти в свою глубь. Он не станет осуждать тех, кто останется в привычном мирке, не станет звать их за собой: в конце концов, их жизнь — их личное дело… Какую-то истину все-таки понял Анатолий Колесников, без страха уходя в бездну. Так думал Виктор, выбираясь к своему шалашу.

В начале декабря на Байсаурке появился Жакып. Был обманный солнечный денек, когда после снегопадов и морозов так потеплело, что вовсю капало с крыши и казалось — наступила весна. Высохли южные склоны, благоухали сухой полынью и чабрецом. На верхушках елок, возле избушки, по-хозяйски сидело воронье и лениво каркало. Виктор готовил дрова в запас и азартно стучал топором. Не услышав цокота подков на тропе, он случайно обернулся и увидел всадника за спиной. Лицо его было настороженным, как перед выстрелом, поперек седла лежала трехлинейка.

Виктор вздрогнул, наклонился, поправляя портянку, ощупал рукоять ножа за голенищем, легонько, одним уголком, воткнул топор и вдруг узнал гостя.

— Жакып?

Старик рассмеялся, и сосредоточенное лицо добродушно сморщилось, как мех гармони, обнажились розовые десна, пеньком торчащий вбок длинный желтый зуб.

— Здорово, Витька! Сказали, ты здесь живешь, — гость неуклюже сполз с седла, доверчиво прислонил к крыльцу старую, перемотанную изолентой винтовку. — Слышать-то слышал, а сам еду и боюсь — вдруг охотинспектор, — Жакып залился беспричинным детским смехом. — Ну, как охота, здоровье есть?

Виктор что-то отвечал, серьезно спрашивал о пустяках и как бы видел себя со стороны и над собой посмеивался: две мимолетные встречи не повод для знакомства — правда, так бывает в городе.

Чай давно кончился, заваривать приходилось травы и корни шиповника.

Но был сахар, были пресные лепешки. Гость есть гость — сначала накорми, потом говори о делах.

— Давно не ел сахар! — Жакып обиженно замигал морщинистыми веками, насыпал в кружку полную столовую ложку. Звонко размешивая напиток, пожаловался:- Этот китаец на всем экономит — лепешки да макароны целую неделю.

— Какой китаец? — спросил Виктор.

— Да турпачник, Симбай… Он тебя знает. Я ему в помощники подписался на свою голову.

— Почему китаец? Он же казах!

— Ай, — отмахнулся гость, — все они из Китая, репатрианты.

Жакып правильно говорил по-русски. Лишь изредка, при некоторых оборотах, в его речи чувствовался акцент. Позже Виктор узнал, что он родился в семье директора школы — учителя русского языка, с детства мечтал быть охотником, несколько раз сбегал из дома к промысловикам.

Отец ремнем и уговорами заставил его закончить школу и зооветеринарный институт. Жакып иногда запивал, еще в молодости чудом спасся от тюрьмы за махинации с колхозным скотом. После суда все бросил: пас скот, охотился, а последние семь лет вообще бичевал. «Трудовую книжку выкинул — пошли они со своей пенсией. Нормальные старики до смерти работают…

Возьму десять баранов — вот тебе и пенсия… Как ты думаешь?» — спрашивал, настороженно улыбаясь беззубым ртом.

А Виктор удивлялся сам себе, что весной принял этого забитого старика за атамана браконьерской банды. Перед ним сидел пожилой обиженный жизнью батрак. К тому же не такой уж и старик — нерастраченная молодость души пробивалась сквозь морщины. Виктор напрямик спросил, сколько ему лет, и с удивлением узнал, что Жакыпу слегка за сорок. И вопрос, и скрытое удивление собеседника были тому знакомы. Посмеивался он, оправдываясь: суровая жизнь в горах, беспробудное пьянство внизу старят быстро.

— Как батраком стал? Хе-хе, целая история, — шамкал Жакып, обсасывая размоченный в чае черствый кусок лепешки. — Обманул китаец. Осенью приехали мы из Киргизии на охоту — и надо было встретить его. Он потерял двенадцать телок, плачет: «Ой, ага, помогите, век благодарен буду, весной коня подарю…» Десять коров мы быстро нашли. Мои охотники ушли за перевал перед снегом, а я остался с турпачником. Нашли весь его скот. Он и давай зазывать меня к себе. Я говорил ему, что свое уже отпас. А он: «Ой, ага, пасти не надо, только живите со мной и советы давайте. Охотьтесь на здоровье, разве иногда по хозяйству поможете…» Я говорю — сын у меня в армии служит, обещал русскому начальнику сурковую шапку за то, что тот его командиром отделения назначил… А он: «Куплю шапку, какой разговор, сам и отправлю». А когда перевалы снегом закрыло и деться мне некуда — он стал показывать, кто хозяин.

Жакып снова жалостливо замигал, опуская глаза. Виктор слушал его, кивал и не мог поверить, что тот говорит серьезно. Обещал… подарил… попросил — не вязались эти жалобы не только с образом старого браконьера, но и человека с высшим образованием.

Лицо Жакыпа, как у мягкой игрушки, сжималось в кулачок, брызги слюны и чая летели на стол. «Если бы я прожил десять лет в горах, неужели стал бы таким же?» — со страхом подумал Виктор. Нет, он не собирался задерживаться здесь на всю жизнь. Три, ну пять лет… Успеть до сорока сделать что-то, что можно вспоминать всю оставшуюся жизнь. Не попал в Афганистан, не выбился в известные художники, так хоть стать человеком, который долго жил среди природы в одиночку… И все! «Что ж, каждому свое!» — вздохнул он, еще раз искоса бросив взгляд на гостя.

Оказывается Симбай с женой и подпаском кружным путем на машине уехали на Иссык-Куль, оставив на Жакыпа скот. Уехали на неделю, а нет их уже месяц. Мука кончается, масла, круп давно нет, сапоги — рваные, а тут еще мясо никак добыть не удается.