Олег Слободчиков - Чертов узел

На чуть облачном небе кучками высыпали звезды. Полная луна светила, как прожектор в тумане. Парни, попугивая девиц, рассказывали туристские байки. К страшному еще только подступали, и вдруг над крышей раздался жуткий стон. Все замерли. Стон повторился, прозвучав еще громче и пронзительней.

— Эт-та не волки, — стуча зубами, как печатная машинка, прошепелявил кто-то в избушке. Из щели между косяком и дверью высунулся ствол дробовика и прогрохотал дуплет. Но стонущий на выстрел не отреагировал: завыл и залаял так, что жестяная труба задребезжала в камертонном отражении.

Вскоре, пронзая лучами фонарей тьму, энтузиасты потащили девиц по тропе, обходя свои же ловушки.

— Так-то лучше! — пробормотал Виктор, спускаясь со скалы, к которой прилепилась избушка.

Замок с двери был аккуратно сорван, горела лампа. Возле печки в котелках томился еще не остывший ужин. «Фу-ты ну-ты — плов с морковью и приправами, кисель…» От одного только запаха текли слюни и кружилась голова. Первым делом Виктор напился остывающим киселем. Потом подкинул в печку дров, в трубе завыло, да так, что и у него самого мурашки побежали по спине. Пришлось влезть на крышу, вынуть из трубы бутылку на тросике для ловли снежных людей. Спустившись, он доел неземного вкуса плов, запил остатками киселя и долго еще вспоминал его кисловатую сладость.

Спрятав ботинки и надев сапоги, он ждал возвращения энтузиастов к утру.

Но их не было. Падал снег, укрывавший прежние следы и браконьерские грехи. Виктор помылся, выстирал и высушил над печкой белье — никто так и не пришел. Тогда он собрал рюкзак и рано утром в сапогах ушел в свою вотчину, в шалаш под корнями упавшего дерева.

Снег падал и падал. Кружил в замершем без движения воздухе, ложился на следы, превращая их в чуть приметные лунки. Виктор шел по старой скотопрогонной тропе, местами проваливаясь по колено. Ругал себя за то, что отправился именно в этот день. Наплевать бы ему на этих чудиков, нагло влезших в его избушку. У Лехи было время для продажи свиней. Ну и хватит!

На пути лежали три лавиноопасных кулуара, ежегодно перекрывавших тропу. По свежему снегу пересекать их было небезопасно, но возвращаться не хотелось, случайная встреча с людьми тоже пугала. Виктор спешил в укромное свое одиночество, унося память об ощущениях, пережитых при ночлеге в Башне.

Будто молока в глаза налили — кругом белым-бело. И с этой белизной отслаивалось с души все преходящее и суетное: «кабан», энтузиасты и даже Алик. Их образы растекались в сознании, как облака на альпийских лугах, исчезали и снова сгущались в свое расплывчатое белое подобие.

Идти становилось все трудней. Виктор все чаще останавливался. Постояв на месте, восстанавливал дыхание и двигался дальше. Не было в этой белизне ни гор, ни волчатника Витьки: лишь снег и одинокая мысль, плывущая в безмерном пространстве. Память о теплом шалаше и сухом спальнике согревала и придавала смысл неторопливому движению по снегам.

Виктор подошел к лавиноопасному месту. Свежий снежный покров лежал на предыдущем выбросе, еще не тронутый ни следом, ни бороздкой. Но этот ласковый на вид, пушистый снег ждал малейшего сигнала, толчка, чтобы ударить сокрушительно, резко и жестко, как дужки капкана. Где-то внизу чуть слышно шумела река. Виктор зарубился прочной палкой в фирновый вынос под пушистым покровом, новые сапоги с острым несношенным рантом по подошве никак не могли найти надежной опоры и скользили, елозя под выпавшим снегом. Оставалось совсем немного: шага три-четыре до края — Виктор сорвался и съехал на боку, толкая впереди себя пушистую белую волну. Это случилось уже в безопасном месте. Не успел он выбраться на тропу, как за спиной ухнуло. Подсеченный снежный покров не удержался и ушел вниз, обнажив старый серый лавинный выброс.

Сход лавины не напугал, не обрадовал Виктора: влился в душу великим покоем и великим смирением. Ему просто повезло. Три капкана стояли неподалеку от скотопрогонной тропы. Под елками, где снега было мало, виднелась выстывшая земля, едва прикрытая засохшей на корню травой.

Темнеющая цепочка лунок тянулась к ним по укрытой снегом поляне.

Снегопад — не время для охоты. И все же. Виктор сбросил тяжелый рюкзак, проваливаясь в рыхлый снег, направился к капканам. Там сидел волк. Не шелохнулся при приближении человека, он достойно глянул ему в глаза, и не было в его взгляде ни страха, ни боли, ни ненависти — только сознание своей правды, не понятной другим, и исполненного долга. Виктор без азарта и без жалости взглянул в эти глаза и снова узнал их.

Передней лапы у волка не было — вместо нее розовая культя с засохшей коростой на суставе. Вторую лапу защемил капкан. Задняя лапа тоже была в капкане. На этот раз у волка не было шанса на продолжение своей земной жизни, но он, как положено волку, держался за то, что было дано и предназначено свыше, — за жизнь. У него впереди оставался последний и, может быть, самый важный шаг, к которому он готовил себя в удачах и невзгодах: достойно отдать свою плоть, поставив точку в виде последнего следа, окропленного собственной кровью.

Пуля чуть выше глаз скользнула по черепу, но не пробила его. Волк дернул головой и судорожно вцепился зубами в зажатую капканом лапу. И опять он не сдешевил: хрипел, но не стонал. Виктор перезарядил ружье и выстрелил под ухо. Струйка крови выползла из рыжей шерсти и закапала на стылую землю. Вытянулось тело и опал в последнем выдохе мохнатый бок, отпуская на волю загадочную волчью душу.

Охотник защелкнул несработавший третий капкан, высвободил лапы зверя. Привязал к ним капроновый шнур, перебросил через сук и, обняв теплую волчью тушу, поднял ее хвостом вверх на уровень своего роста, закрепил конец и начал снимать шкуру.

Под тонкой шкурой волчьего живота пальцы нащупали инородный предмет. Виктор выковырнул свинцовую дробину, разглядел ее на окровавленной ладони и вспомнил, что точно такая же была под кожей у Алика. Лежа на нарах после сытного ужина, он, почесывая живот, шутил и радовался, что заряд не угодил ниже. Старая санитарка в морге, помогая обмывать тело, шепелявила беззубым ртом:

— Здоровый, молодой, стреляный и резаный… А вот и ему не судьба пожить…

Выковырнутая скальпелем дробинка лежала на отдельной картонке.

Виктор снял шкуру, вспорол грудную клетку и вынул большое волчье сердце, отрезал лопатку, завернул в кусок полиэтилена. Тушу оставил воронью. Остро пахло свежей кровью.

Он был уже возле шалаша. Мутнели сумерки, а снег все кружил и кружил.

Виктор протиснулся в свое жилище, растопил печурку. Вскоре стало жарко, пришлось снять куртку, затем свитер.

Вот и все. Теперь он на месте, у него есть одежда и продукты. Все хорошо.