Олег Слободчиков - Сын леса

Виктор пришел вскоре после выпавшего снега. Алик рубил дрова возле избы: шапка набекрень, из-под нее рассыпались по плечам густые волосы, из-под жилета торчала рубаха, из сапог — портянки. Он услышал, как загремел на тропе камень, выпрямился, воткнул в чурку топор. В добротной ватной куртке, в кроличьей шапке из-за елей вышел Виктор и странно улыбнулся. Из-за его спины выглянула Аня. Алик в первый миг не узнал ее: в пуховке, в шерстяной шапочке она походила на мальчишку.

— Проходите, чай еще горячий. — Он пропустил гостей вперед, а сам торопливо стал заталкивать подол рубахи за пояс, застегивать брюки, висевшие на одной пуговице.

Они сели на нары не раздеваясь. Алик недавно сделал приборку и ему казалось, что в избе чисто. Но, увидев, как Аня украдкой огляделась вокруг, он вдруг посмотрел на свое жилье ее глазами: засаленные одеяла, спальник, черная от сажи посуда.

— Ты не смотри, что она не блестит, — кивнул он на кружку, наливая чай. — Снутри у меня все чистое.

Виктор улыбнулся, взглянув на женщину, она решительно поднесла кружку к губам, а он расстегнул куртку, вытащил из кармана деньги.

— Твоя доля. Я волка поймал.

Алик сгреб пятерней деньги и, не считая, бросил на пыльную полку. Оттаял стывший в груди комок.

— Волчара уже околевший был?

Виктор, отхлебывая мелкими глотками наваристый чай, кивнул.

— А как обдирал?

— Пришлось к себе тащить, оттаивать… Здоровый был кобель. Лешка купил шкуру. Тебе ведь все равно, кто платит?!

— Все равно! — загромыхал чайником Алик. — Я неделю назад был в Арналау.

За осыпью в петле барс волка в клочья разорвал. Я его из петли вынимать не стал.

Внимательно там все осмотри, чтоб чего не подумал. Отпустил я барса. — И Алик в лицах стал рассказывать о встрече со зверем. Виктор слушал внимательно, пока чикиндист не начал повторяться. Потом взглянул на часы:

— Пойду проверю капканы. К вечеру вернусь.

Он ушел. Алик остался с Анной.

— Надолго в гости? — спросил, снова закуривая: наедине с ней он почувствовал себя неловко. Ей тоже было отчего-то не по себе. Она, не ответив, кивнула неопределенно и сбросила пуховку.

— Принеси воды, а я тебе посуду помою… Могу блинов напечь, хочешь?

Она опять была новой: не такой, как при последней встрече: расторопная хозяйка, простая и деловитая. «С такой бы иметь общих детей!» — подумал он, вскочил с нар.

— Какой разговор? — засуетился. — Варить, посуду мыть, стирать — самая тяжкая для меня работа. И блинов я давно не ел.

За время снегопада он спалил почти весь запас дров и теперь взялся за их заготовку. Печь топилась непрерывно: Анна сварила обед, выстирала вкладыши от спальника. Алик время от времени заходил в избушку погреться, присаживался, незаметно наблюдал за ней: красивой, молодой, влекущей женщиной из другого, чистого, аккуратного и вежливого мира. У него никогда не было таких женщин.

Алик бросал затаенные взгляды на ее белое лицо с правильными чертами. Уже полдня они были вместе, но неловкость не проходила. Он был в растерянности, догадавшись вдруг, что почти никогда не сближался с женщиной в трезвом виде.

Чтобы устранить эту отчужденность, нужно было выпить, но не было даже одеколона. Будь у него водка или хорошее вино, может быть, все бы и встало на свои привычные места.

Темнело. Алик протер стекло лампы, зажег керосинку. Он накурился до одеревенения языка и чая напился до оскомины, но непринужденного разговора не получалось, хотя все время что-то говорил, а Анна, внимательно слушая, ускользала от его взглядов, которые становились все пристальней.

Перебрасываясь словами, после ужина они лежали на нарах не касаясь друг друга, прислушиваясь к звукам за стенами. Оба почувствовали облегчение, услышав шаги Виктора.

Утром Виктор ушел рано. Сам затопил печь, разогрел завтрак и притворил за собой дверь. Потом Анна встала и загремела посудой. Алик снова проснулся, раздумывая, чем бы заняться.

— Э! — пробормотал, закуривая натощак. — Да ведь сегодня новый год по старому стилю! Встретим?

— Встретим! — улыбнулась Анна.

— А что будем пить?

— Чай!

Алик полежал, почесываясь, глядя в потолок, набранный из жердей.

— На охоту, что ли, сходить? Подстрелить бы тетерева или куропаток нащелкать. Если их по уму, да с жиром испечь, ничего вкусней не бывает.

Он позавтракал и стал собираться, чтобы опять не оставаться с ней наедине.

— А тебе не будет скучно одной? — спросил.

— Нет. Иди. Я почитаю. У тебя много хороших книг. Откуда они?

— Из библиотеки! В селе почти никто не читает по-русски. Поэтому и книг хороших много.

Он прошлялся по склонам гор до полудня, вошел в теплую прибранную избушку с радостным предвкушением, что в ней тепло, не одиноко и готов обед.

Анна, в ярком свитерке, сидела на нарах, каштановые волосы были расчесаны на прямой пробор и рассыпались по худеньким плечикам. Впервые ее ускользавший взгляд встретился с его светло-карими, по-волчьи настороженными глазами. Он вдруг впервые увидел ее в упор, так, что лицо врезалось в память и, наконец, запомнилось.

— Не скучно? — спросил, переступая порог. Она поднялась с нар, непринужденно подалась ему навстречу, так, что у него промелькнуло желание обнять ее. Он скинул потрепанную куртку, вывалил из рюкзака десяток выстывших куропаток, сел ближе к печке.

— Завари-ка чайку покрепче, — обронил непринужденно.

Вскоре незаметно стемнело, высыпали звезды. Алик, переодетый в чистое, умытый, бросил на плиту зеленую ветку можжевельника, изба стала наполняться терпким ароматом. Анна потыкала ножом тушки, уложенные на сковороде одна к одной.

— Еще семи нет, — сказала вздохнув. — Почти год живу в горах и все не привыкну к этим долгим вечерам. — Она села рядом с Аликом, не настолько близко, чтобы коснуться его локтя, безнадежно и потерянно опустила плечики, зажав коленями ладошки.

Тронутый нахлынувшим сочувствием к этой странной женщине, Алик осторожно обнял ее, и она покорно положила голову ему на плечо…

— Так зыбко все, ненадежно! — прошептала со слезой. — Не по-настоящему.

— Закрывая глаза, она подставляла Алику шею, щеки и прятала губы. Куропатки стали подгорать. Анна легко высвободилась из его рук — он ее не удерживал, — убрала сковороду, сняла свитер, оставшись в красной мужской рубашке, легла лицом вниз на чистый белый вкладыш.

— Расскажи мне о себе, — попросила.

«Я родился в Сибири в семье рыбака…» — дурашливо запел было Алик и осекся, взглянув на ее беззащитные плечики. Сказал серьезно: — По мелочам-то я тебе все уже рассказал. А по жизни: первые пятнадцать лет — в детдоме, потом два года в ремеслухе, после сразу армия. А с двадцати лет так и живу. Пару раз, правда, с дуру, заносило в города, но не надолго: и года не выдерживал. Ну, что еще? В детдом попал вроде из Уйгурского района, по паспорту — черте что. До шестнадцати лет фамилию как только не писали, после в паспорт внесли — хорош, думаю: пусть такой и остается. На морду — явно не уйгур, не казах, не кавказец, вроде как хреноватый, но русский. А кто и сам не знаю… Наверное — сын леса, как Лешка говорит…