Олег Слободчиков - Сын леса

Алик посмотрел на спуск в каньон и рассмеялся: если бы даже он мчался оттуда на коне, стрелок все равно первым добрался до Башни.

Он вынул из чехла однозарядную длинноствольную винтовку с оптическим прицелом, передернул затвор, вставил в патронник желтенький патрончик, удивляясь мастерству стрелка: по скорости его стрельбы Алик думал, что винтовка если не полуавтоматическая, то, по крайней мере, многозарядная.

Прошло, наверное, больше часа — Алик даже подремать успел — вдали, за ледниками, показался краешек солнца. Кто-то торопливо бежал от Башни к гребню. Это была Татьяна.

— Вот стерва! — беззлобно выругался Алик. Приятно было, что Леха и Виктор ни при чем. — Я ведь с этой мочалкой даже пил… Обед заботливо засунула в карман, а через пятнадцать минут обстреляла. Все знала и посмеивалась.

Нехорошая девочка!

Скоро он услышал ее шаги. Раскрасневшись, Татьяна шагнула в дзот и застыла с широко открытыми глазами. Алик улыбался, зажав между колен расчехленную винтовку.

— Ку-ку! Бухнуть не хочешь?

Колени женщины подогнулись, она села, обхватив голову руками:

— Ой, дура-дура!

— Конечно, дура! — усмехнулся Алик. — Надо было в лоб целить, а ты все вокруг да около.

— Дай сигаретку?

Алик швырнул ей мятую пачку и спички. Она неумело раскурила, ее пальцы дрожали.

— Я не убийца, Алик, и зла тебе не хотела. Хотя, не поверишь, Тимоха мне предлагал целую пачку денег… И зачем ты полез в нашу помойку?

— А ты зачем полезла?

— Про меня другой разговор, — вздохнула она. — Мне деваться некуда. Год проработала в магазине — растрата. Тимоха говорит — тюрьма… Я же копейки не взяла, — как девочка, всхлипнула она. — Только не в тюрьму — лучше отравиться. — Вытерла кулачком слезы, пососала гаснущую сигарету, сплюнула прилипший к губам табак. — Теперь уж все равно — вернусь и отравлюсь.

— Я тебе не судья, закладывать не собираюсь, но и сидеть за ваши дела тоже не хочу. — Он с любопытством взглянул на Татьяну: — Ты что, беглая каторжанка?

Она заплакала навзрыд:

— Тимоха уговорил: спрячься на годик-другой, чтобы не судили под горячую руку, а там разберутся. Привел сюда нас с Маликом. А теперь говорит, еще три года за побег.

— Что за Тимоха?

— Ленька Тимофеев, Леонид Иванович, да видел ты его…

«Тимохин друг!» — сказал перепугавшемуся купцу Виктор при первой их встрече, вспомнил Алик. — «И он, друг и компаньон, Виктор, все знал».

— Алик!? — Татьяна кинулась к нему. Он отодвинул винтовку, выставив вперед ногу. Женщина села, затянулась мокрой от слез, потрескивающей сигаретой. — Я не хочу в тюрьму! — закричала, стуча кулачками по коленям.

— Не хочешь, а впуталась в такое дело, которое лет на десять строгача тянет, да еще оружие, стрельба — теперь меньше чем пятнашкой не отделаешься.

— Ты не знаешь Тимоху, какой это подлец.

— Что, кроме вас с ним, никто не занимался наркотой?

— Все! — закричала Татьяна, и ее кукольное личико некрасиво сморщилось. — Все сволочи, и твоя Анка тоже. Тимоха — ее бывший муж, он ее и приучил к опиуму. А знаешь, чем она ему платит за это?

— Заткнись!

— Догадываешься! — спокойней сказала Татьяна. Брезгливо пососала мокрую сигарету и бросила ее на землю.

— Скоро урожай собирать будете? — усмехнулся Алик. — Что, «ширево» тоже голяком обрабатываете да с проповедями, или как?

— Будут они пачкать свои ручки, жди, — не поняла иронии Татьяна. — Все догадываются, на какие деньги живем, и делают вид, что ничего не понимают. Я одна — за всех расплачиваюсь! Конечно, они все могут вернуться в город. А мне что делать?.. И Малик здесь из-за меня. Он — врач, квалификацию теряет…

Она вытерла сырые пальцы о камень, достала вторую сигарету.

— Как же, будут они пачкаться… — повторила сварливо. — Того хлеба, что Сергей выращивает, нам на неделю не хватает. Но он работает и считает, что ест свое. Витька с Людой отдают шестьсот рублей в год и не хотят ни о чем думать.

Лешка потратил пять тысяч на дом, здесь все — его. Анка — готовит. Все, вроде, имеют право жить. А вот не даст Тимоха две тысячи осенью, и не будет Колонии Разума…

Сволочи, закупают продукты, деньги в руках держат и не думают, откуда я их беру. Я их всех содержу, работая у Тимохи сторожем. А он, прежде чем деньги дать, еще издевается… Женщина из тюрьмы — это ужасно, — снова всхлипнула она.

— Печальная история, — сказал Алик. — А стреляешь ты здорово.

— Подавала надежды в институте. Была кандидатом в мастера спорта.

— Я бы такой больше платил, чтобы только портянки стирала, еду готовила, ну и любила иногда. Отсидишь, возвращайся — цены тебе не будет… Малик-то, наверное, задержится, как добропорядочный муж, — съязвил чикиндист и тут же пожалел о сказанном. Глаза Татьяны полыхнули, пронзительно впились в него.

— Причем тут Малик, — спросила она, бледнея.

— Ну, а как? Муж все-таки. С него и спросят на следствии — куда смотрел? — заюлил чикиндист, уводя в сторону от сказанного. Татьяна немного успокоилась.

— Так что же нам с тобой делать?

— Все равно, — вздохнула она. — С меня хватит. Поступай как знаешь, я и так увязла, и с каждым годом все хуже. Пойду в город, узнаю все и если тюрьма — отравлюсь… Все надоело, — опять всхлипнула она. — Жить хочу нормально, на работу ходить, ребенка родить хочу… Чтоб все законно.

— И чем же я могу тебе помочь?

Татьяна качнула головой:

— Никто мне уже не поможет!

— Тогда ты идешь домой, сегодня молчишь, а завтра поступай как знаешь.

Урожай ваш я выдеру, сама понимаешь, сидеть мне тоже неохота: найдет плантацию участковый, он вас искать не будет — цап меня за шкирку, а себе очередную медальку на грудь. Ну, а теперь по домам?

Алик встал, рассовал по карманам патроны.

— Винтовку я конфискую, а то еще пристрелите.

— Я не враг тебе, Алик, — сразу как-то повзрослев лицом, сказала Татьяна. — Но, насколько понимаю, — урожай на корню продан и в это замешаны такие люди, что и твоему участковому голову оторвут и тебя из-под земли достанут…

Только не пойми, что я угрожаю.

Они расстались возле перемычки. Алик махнул рукой, прощаясь:

— Желаю выпутаться… Ну а если подашься в бега, приходи, всегда устрою. — Он стал спускаться к озеру, чтобы оттуда кружным путем выйти в каньон.

Держался ближе к скалам. Как знать, может быть Тимоха крутится где-то рядом и уже начал за ним охоту. Алик поднялся по каньону всего лишь метров на пятьдесят и увидел узкую грядку. Стройные, высокие маковые стебли такой величины, какой он никогда не видел, стояли здесь не шелохнувшись. На надрезанных головках в опадающей кроне светло-розовых листьев тяжелыми каплями выступило вязкое белое молоко.

«Вот оно — сердце колонии», — подумал чикиндист.