Олег Слободчиков - Сын леса

Колонисты ушли. Анна попрощалась ни тепло, ни холодно: чмокнула в щеку, сказала — приходи, буду ждать. В доме остались Алексей и Татьяна — была ее очередь готовить ужин.

— Зачем тебе лишняя морока, давай спущу на лебедке? — снова предложил колонист.

— Надо посмотреть, может быть, уже рыбка появилась в речке. Прошлый год я там хорошо порыбачил. Хочешь, пойдем вместе? Если повезет — ухой всех накормишь.

Алексею, конечно же, было не до рыбалки. Прощаясь, Алик подумал: «Дай бог, если стрелять будет он. У Черноглазого с похмела руки наверное трясутся».

— Веревку даешь?

— Бери, — хмуро разрешил Алексей. — Там и оставишь, я к вечеру схожу, заберу.

Чикиндист направился к каньону с альпинистской веревкой через плечо.

Татьяна сунула ему в карман сверток с обедом.

— На Купалу приходи, — сказала.

— Всем праздникам праздник, — повеселел, поддержав ее, Алексей. — Голыми при луне скакать будем. Какую бабу схватишь — та твоя. — Он опять смеялся и шутил.

«Артист, — глядя на него, думал Алик. — Ну хоть бы одна жилка на лице дрогнула, хоть бы в глазах что-нибудь мелькнуло!» Стараясь тоже не подавать вида, он протянул руку, задержал в ней мозолистую ладонь Алексея — не дрогнула и она. «Железный парень!» — с восхищением подумал Алик.

Он шел, внимательно глядя под ноги. Время от времени оглядывался на жандарм. Вышел на след Черноглазого, поводил носом по сторонам и уверенней зашагал дальше.

Стрелок не ждал, когда Алик снимет рюкзак и распустит веревку. Да и не нужно было этого делать — на штыре висела другая веревка. До обрыва оставалось метров пятнадцать. Взбив фонтанчики пыли, возле штыря пропели три пули.

«Аккуратно стреляют, даже любя», — ухмыльнулся Алик и повернул обратно.

Нужно было как можно быстрей добраться до Башни, опередив стрелка. Алик проскочил сквозь трещину скального входа, приоткрыл дверь и увидел на кухне Татьяну. Возле колеса электростанции лежал, загорая, Алексей. Алик не стал прощаться еще раз и зашагал к перемычке, внимательно разглядывая следы на сухой почве. Можно было у всех на виду забраться на жандарм, но это уже был бы откровенный вызов, откровенное вмешательство в чужие дела, за которое в горах и порядочные люди, бывает, убивают. А он все-таки был лесным человеком и с пониманием. Следы ничего не подсказали чикиндисту. Он вышел на хребет, сел, вынул бинокль.

В начале июня Алик сдал траву и до конца месяца проболтался в городе. Деньги растратил, но не все и даже слегка приоделся: купил десять пар носков, резиновые сапоги. Еще до загула купил огромную, самую дорогую, коробку конфет и не открывал ее пока не уехал на попутной машине в горы. Но по дороге нечем было закусить и он вытащил пару блестящих конфет.

Местный водитель, на хорошем русском языке азартно рассказывал как привозил к леснику троих городских:

— Уважаемые люди, в костюмах, при галстуках, как начальники, водки полный портфель, а сами не пьют, только губы мочат, как куры… Мне полсотни дают — вези к киргизам под перевал… Один остался у лесника — двое в кабину сели, поехали к знакомой киргизке… Не мое дело, конечно. Привожу, они, анау-манау, зашли в дом, поговорили, выскакивают — глаза дурные. В машину садятся, один вытаскивает кусок опиума, стал им зубы чистить, другой у него из рук вырывает…

Откусили кусок, спрятали от третьего и меня просят — не говори ему. Приезжают к леснику, давай на печке в поварешке варить, иглу вытаскивают. А третий кричит: «У меня на лбу жила хорошая — коли!» Они ему иглу в лоб. Я смотреть не могу. У того глаза вылезли, думал сдохнет, он — брык на пол… Ну, вас, — думаю, — бежать надо! Две бутылки взял и уехал, чтобы не видеть… А сначала такие уважаемые люди казались… Из города.

Алик поспрашивал, как выглядели эти трое, но разговор про наркоманов не поддержал. Налил себе почти полный стакан, сказал, тряхнув стриженой головой:

— Наш наркотик лучше! — выпил залпом и сунул в рот таящую конфету.

Отлежавшись в своей избушке, он не стал ни охотиться, ни рыбачить, а собрался с подарками в гости к колонистам. Уложил в рюкзак новый электрический фонарик, веревку, обмотал мешковиной помявшуюся коробку конфет, сунул бинокль за пазуху. Стараясь не оставлять следов, он поднялся вверх с каким-то странным предчувствием: все казалось ему, что наверху, в Башне, никого нет, что все бывшее там почудилось по пьянке. Но, как и прежде, после сигнала на скале появился человек.

В доме были Анна, Алексей и Людмила. Анна опять поблекла, подурнела, злилась по пустякам и дрожащей рукой подливала себе в чашку крепкий чай.

Спросила без обиды, но с раздражением:

— Что так долго не приходил?

— Работал… Бухал, — пожал плечами Алик. — Вынул из рюкзака коробку конфет, потерявшую свой вид. Конфеты в ней тоже были мятые: шоколад в пластмассовых розетках растаял, паскудно пустовали в коробке два гнезда. Алик даже смутился: в городской своей компании вынул бы из кармана такую закусь, обдул прилипший табак и чувствовал бы себя королем. А среди этих, грамотных, балбес балбесом.

— Джентльмен! — сказала Анна, не то одобрительно, не то с насмешкой и торопливо съела конфету, запивая крутым чаем. — Угощайтесь! — резко толкнула мятую коробку на середину стола.

Людмила поставила чайник и тарелку с горкой оладий, политых вареньем, села, взглянув на Алика с любопытством и даже дружески. По-прежнему неторопливо и размеренно текла внешняя жизнь колонии. После городских бичевален, блатхат, вытрезвителей казалось, будто после разборки попал прямо на небо.

— Что ты на меня так смотришь? — дернула подбородком Анна, оттолкнула чашку.

— А может быть, я свататься пришел! — улыбнулся Алик и смахнул испарину со лба. — Могу и выкрасть, если что.

— Другим разом, — равнодушно проворчала она и снова подвинула к себе чайную чашку. — Не до этого.

— У меня в сакле погостить не хочешь? Пожили бы вдвоем.

Анна качнула головой. Не соглашалась:

— Здесь спокойней.

— Ну, а у себя приютишь?

— Живи, вдвоем веселей! — она попыталась даже улыбнуться и взглянуть на него ласково, но это получилось так грубо, что он в душе чертыхнулся: «Ну и мымра!»

Едва они остались вдвоем, Анна раздраженно спросила:

— У тебя деньги есть?

— Осталось немного! — Алик смущенно отвел глаза.

— Займи сотню! — впилась в него нехорошим взглядом Анна.

Он вынул из заколотого булавкой кармана мятый полиэтиленовый мешок с паспортом и деньгами, отсчитал сто рублей засаленными трешками и пятаками.

Анна, повеселев, выхватила их из его рук, сказала ласковей:

— Ты располагайся у меня. Прими ванну, а я скоро приду.

«Вон как у них дело поставлено! — с неприязнью подумал Алик. — Будто в городе». Там были большие перемены. Раньше, бывало, ночью не купишь спиртное, а теперь в любое время приезжай в «турчатник» — азербайджанский район, плати и хоть запейся.