Фрэнсин Проуз - Изменившийся человек

Его мысли мечутся, как лабораторные крысы, ищущие выход из лабиринта. Если он примет таблетку, то хоть перестанет волноваться, хватит ли ему запаса. Он вообще перестанет волноваться — вот в чем преимущество самолечения. Он кладет таблетку на язык, жует ее, с тревогой замечает, что она крошится.

Он снимает ботинки, ложится на кровать и ждет, когда ксанакс укутает его своим уютным одеялом. Но вместо этого почему-то начинает беспокоиться, не слишком ли он помял смокинг. В бюро проката с радостью навесят на Бонни и фонд штраф.

Винсент встает, раздевается до трусов, снова ложится, встает, идет к выключателю, решает оставить свет еще на несколько минут.

Все что угодно, лишь бы оттянуть неизбежный момент, когда он окажется один, в темноте, когда уже не будет на что отвлечься, и придется думать о том, почему он не трахнул Бонни. Он сам себя не узнает. Во что он превратился? В придурка, который отказывается от бесплатного секса, первого за год. Правда, это был не вполне бесплатный секс. Бесплатный секс — это как бесплатный обед. И именно этот встал бы ему очень дорого. Бонни — его начальница, хозяйка, опекунша, мамочка, одним словом и не сказать, кто она для него. Нельзя же все просрать всего-то за секс. Всего-то? Да все — ради секса. Так считает большинство мужиков. Но Винсент уже не такой. Он стал одним из тех кретинов, что готовы пахать на Вахту братства, превратился в осторожного, мнительного типа, вечно беспокоящегося о последствиях. Ну, просто мужской вариант Бонни.

Может, Винсент поступил очень умно. Или очень глупо. Секс с Бонни мог пойти ему на пользу, мог бы улучшить его положение. Укрепить. Секс изменил бы расстановку сил. Их унесло бы неизвестно куда. А теперь он и не узнает, как это могло быть. И чего он, идиот, испугался?

Бонни сняла очки. Предложила себя. А он ее отверг. Теперь — только его ход. Она второй раз не предложит. Но Винсент не может представить, когда в их распорядке дня — завтрак, поездка в город, офис, ужин с детьми Бонни — можно улучить момент и вернуться к теме секса.

Винсент едва не умер сегодня. Понятное дело, мысли у него путаются. Что это он на себя взъелся? Радоваться надо, что жив.

Надо еще поразмыслить над этим, говорит он себе, чтобы давление понизилось. На всякий случай он принимает еще одну таблетку. Она начинает действовать почти сразу. Он чувствует себя уверенно, спокойно. Свет выключаем, голову на подушку. Он ждет неги забвения, оно подступает так легко, что он этого и не замечает.

Обязательно надо чистить зубы и выполнять все вечерние процедуры. Даже когда ты в аду. Тем более когда в аду. Если Бонни не почистит зубы, она только усугубит уныние и ненависть к себе, которые и так испытывает. Да-да, хорошо, только в зеркало не смотреть. Но все-таки, не удержавшись, она, поддавшись приступу мазохизма, рассматривает женщину, которая только что предлагала себя Винсенту.

У виска какое-то темное пятно, оно все растет, и морщины под глазами все глубже. Какая-то Бонни измученная и тусклая. У этой дамы усталый вид. И эта женщина в зеркале пыталась кого-то соблазнить? Сняла очки? Это же клише из какой-то комедии — с мымры-училки слетают очки, и она оказывается секс-бомбой, которая пряталась за этим символом учености. Ой, мисс Та-та-та, вы такая красивая без очков! Как это я раньше не замечал? Но Бонни без очков — та же Бонни, только близоруко щурится. Что подразумевал этот жест? Обними меня, поцелуй, тупица! Ее намерения были совершенно очевидны. Такой у Бонни был прыжок с нравственного трамплина. Мейер имел в виду совсем другое.

Или Мейер как раз это имел в виду? Бонни отдавала себя. В этом нет ничего унизительного. Она была открыта. Великодушна. Бескорыстна. Винсент, должно быть, давно не занимался сексом. Она любезно предложила. Бонни пытается себя убедить, что так оно и было? А что случилось-то?

С ней и впрямь что-то случилось. Она на мгновение словно перестала быть собой и умоляла парня на десять лет младше… Нет, все-таки не умоляла. Только сняла очки. Откуда в женщинах ее поколения эта идиотская убежденность в том, что женщина имеет право быть агрессором? Лучше бы уж молчали, тогда культурная традиция защитила бы их от того, что испытывает сейчас Бонни, которая только что была отвергнута.

Бонни надевает свою длинную старушачью ночнушку и забирается в кровать. Нервы ее — как горящие провода. Ни малейшей надежды заснуть. Значит, у нее есть несколько долгих часов подумать о прошедшем вечере. Начиная с едва не стоившего Винсенту жизни приступа, который случился по ее вине. Понятно, почему он предпочитает держаться от нее подальше. Он, наверное, еще не оправился. А эгоистка Бонни размечталась о романтических отношениях. Кем она их себе представляла? Спенсером Трейси и Кэтрин Хепберн?

Время ночью тянется особенно долго. Но и это пройдет. Но и это пройдет. Только повторяя это, она находит в себе силы не расплакаться. Утром то, что случилось, будет восприниматься не так остро, а через несколько недель уже будет не так стыдно, и в конце концов, хоть и через много лет, это превратится в один из забавных эпизодов ее жизни. Историей о том, как ее отверг наци. Ну, не смех ли?

В университете были юноши, которым не терпелось затащить Бонни в постель, но, когда она соглашалась, они тут же теряли всякий интерес. Либо начинали вести себя так, будто секса не существует, либо все заканчивалось до обидного стремительно. Так или иначе, но она узнавала о другом человеке нечто новое, то, что предпочла бы не знать, чего и не предполагала, когда шел упоительный этап прелюдий, игры воображения и взаимной тяги. Даже хорошо, что Винсент ее отверг, так хотя бы нет этого унизительного ощущения, что она не смогла соответствовать.

С Джоэлом все было иначе. Все было так естественно, так просто, что она даже подтрунивала над подружками, чьи кавалеры обсуждали «узы брака» — одно слово «узы» навевало мысли о тюрьме или психушке.

Она познакомилась с Джоэлом в зале для микрофильмов в библиотеке на Сорок второй улице. Она работала в Историческом обществе, и ее послали уточнить, когда именно был снесен старинный ирландский салун — готовили выставку, нужна была подпись к фотографии. Джоэл учился на последнем курсе медицинского факультета и писал работу для факультатива. Что-то про медицинскую этику. Ему нужно было выяснить, когда в прессе в последний раз обсуждали эвтаназию. Они хоть и сидели рядом, но оба были настолько поглощены работой, что так бы и не увидели друг друга, если бы Бонни умела вставлять микрофильмы в аппарат. Неужели не найдется джентльмена, который поможет? Джоэл тут же к ней подскочил.

Их тогда позабавило то, какие разные темы они изучают («Камень Красноречия» на Десятой авеню и убийство из сострадания в Голландии), и они даже не догадывались, что это знак, что впоследствии важно будет, какими разными вещами они занимаются. А то, с какой готовностью Джоэл помог Бонни вставить пленку, никак не предполагало, что когда-нибудь его будет бесить, что Бонни не в состоянии усвоить, какие невероятные функции имеются у очередного сверхсложного бытового прибора. Он искал оправдания тому, что медик может брать на себя роль Бога — зря она не восприняла это как предупреждение. Бонни надо быть начеку с теми, кто хоть немного мнит себя Богом. Сначала Джоэл, потом Мейер, хотя, конечно, Мейер совсем другой. Вот Винсент не имеет ни малейшего желания править миром. Во всяком случае, ее миром. Может, поэтому она и осмелилась снять очки.