Джеймс Купер - Избранные сочинения в 6 томах. Том 6.

Корсар знаком отпустил Фида и, повернувшись, столкнулся лицом к лицу с Уайлдером. Глаза их встретились, и легкая краска выдала чувство неловкости, охватившее командира.

Мгновенно овладев собой, он произнес несколько шутливых слов по адресу Фида и приказал помощнику давать сигнал отбоя.

Пушки откатили назад, убрали концы, заперли пороховой склад, задраили люки, и команда занялась своими повседневными делами; мятежный дух полностью смирился под властным воздействием могучей воли. Теперь и Корсар мог покинуть палубу и оставить корабль на попечение старшего офицера.

Погода оставалась без перемен весь день. Океан дремал, мерно колыхаясь, словно гигантское, гладко отполированное зеркало, и лишь широкая зыбь тяжко вздымала его грудь, напоминая о бурях, вечно бушующих вдали. Корсар больше не показывался на палубе до самого вечера, когда солнце погрузило свое горящее око в воды океана. Довольный одержанной победой, он, казалось, и не думал больше о том, что какой-нибудь смельчак снова попытается ниспровергнуть его власть. Такая уверенность в своей силе не преминула расположить людей в его пользу. Видя, что малейшая небрежность не проходит даром и ни один проступок не остается безнаказанным, матросы уверились, что за ними неустанно наблюдает зоркий глаз и невидимая рука всегда готова покарать или наградить. Неукротимый натиск в решительную минуту и милосердие на вершине власти — такова тактика, с помощью которой этот удивительный человек подавлял не только тайную измену, но и интриги и хитрости открытых врагов.

Лишь после начала ночной вахты, в полной тишине, на юте снова появилась его фигура, одиноко шагавшая взад и вперед.

Течение отнесло судно так далеко к северу, что крошечная синяя полоска суши давно исчезла за краем океана; куда ни кинешь взор, судно окружала бескрайняя равнина вод. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения; паруса были спущены, и голый рангоут вырисовывался в вечернем сумраке так резко, точно судно стояло на якоре. Словом, это был тот редкий час полного покоя, которым стихия дарит порой искателей приключений, вручивших свою судьбу неверным и предательским ветрам.

Покой убаюкивал даже вахтенных, хотя по долгу службы им полагалось быть настороже; дисциплина и строгий порядок не позволяли им безмятежно спать в гамаках, и они лениво несли вахту, стараясь прилечь меж орудий или отыскать другой укромный уголок и отдохнуть. Там и сям мелькали фигуры офицеров, которые, опершись о фальшборт или прислонившись к пушке подальше от священных границ шканцев, сонно кивали головой в такт лениво покачивающемуся кораблю. Лишь один часовой стоял прямо, и ничто не ускользало от его бдительного взора. Это был Уайлдер, снова возглавлявший вахту.

Прошло два часа, а Корсар и его помощник не обменялись еще и единым словом. Они и не искали встречи, — скорее, избегали ее: каждый желал остаться наедине со своими сокровенными мыслями. После долгого, необычного молчания Корсар остановился и пристально посмотрел на безмолвную фигуру, неподвижно стоящую внизу.

— Мистер Уайлдер, — произнес он наконец, — воздух здесь свежее и свободен от нечистых испарений. Может быть, вы подниметесь ко мне?

Тот повиновался, и они снова молча продолжали ходить, шагая в ногу, по обыкновению моряков, несущих вахту в ночные часы.

— Мы пережили беспокойное утро, — продолжал Корсар, невольно выдавая свои мысли и говоря так тихо, что слова его не могли быть услышаны никем, кроме его помощника. — Вам еще никогда не приходилось стоять на краю той страшной пропасти, что зовется мятежом?

— Страдает тот, в кого попадает пуля, а не тот, кто только слышит ее свист.

— Я вижу, и вам досталось на вашем корабле. Не расстраивайтесь по поводу враждебности этих парней. Мне известны все их сокровенные мысли, и вы скоро в этом убедитесь.

— Сказать по правде, зная ваших людей, я бы никогда не мог спать спокойно. Всего несколько часов бесчинства — и корабль может быть захвачен властями, а сами вы попадете…

— … в руки палача? А вы разве нет? — быстро спросил Корсар, и в голосе его зазвучали нотки недоверия. — Ухо привыкает и к свисту пуль. Я слишком часто и подолгу смотрел в лицо опасности, чтобы дрожать при виде королевского флага. Да мы обычно и не ходим вдоль этих ненадежных берегов; острова и Испанская равнина куда более безопасны для плавания.

— И все же вы осмелились появиться здесь именно теперь, когда после победы у адмирала развязаны руки и он может бросить против вас большие силы…

— У меня были для этого причины. Не так-то легко стать только командиром и побороть в себе человека. И если я временно забыл свой долг ради простых человеческих чувств, то пока это никому не повредило. Мне надоело преследовать беспечного испанца или загонять в порты сторожевые катера. Наша жизнь полна бурь, за это я и люблю ее: для меня и мятеж имеет свою прелесть.

— Измена претит мне. Перед ней я теряюсь и становлюсь похожим на наглеца, чья смелость исчезает в темноте. Я не отступлю перед лицом врага, в этом вы сами убедились, по спать на пороховом погребе не в моем вкусе.

— Это с непривычки. Игра есть игра, какова бы она ни была. Человек равно привыкает и к тайным проискам, и к открытой опасности… Тише! Сколько пробило склянок — шесть или семь?

— Семь. Люди еще спят. В свой час они проснутся, как по команде.

— Хорошо. Я испугался, не упустили ли мы время. Да, Уайлдер, я люблю опасность. Она не позволяет угаснуть душевным силам и дает выход лучшим сторонам человеческой натуры. Вините в этом необузданность моих страстей, но даже противные ветры таят для меня наслаждение.

— А штиль?

— Штили милы для мягких натур, они не требуют борьбы. Стихиями нельзя повелевать, но зато с ними можно сражаться.

— Неужели вы принялись за трудное ремесло ваше…

— «Ваше»?

— Я мог бы сказать «наше», так как теперь и сам стал пиратом.

— Но вы еще новичок, — продолжал Корсар, мысль которого уже ушла дальше, — и я безмерно счастлив быть вашим духовным отцом. Вы мастер говорить обиняками, не касаясь главного, и, надеюсь, окажетесь способным учеником.

— Но не кающимся грешником.

— Это неизвестно; у всех есть минуты слабости, когда мы видим жизнь такой, как она описана в книгах, и чувствуем себя грешниками там, где должно наслаждаться. Я ловил вас, как рыбак вываживает форель. Я знал, что могу ошибиться, но, в общем, вы оказались мне верны, хотя впредь мне не хотелось бы, чтобы вы отгоняли дичь от моих сетей.