Джеймс Купер - Избранные сочинения в 6 томах. Том 6.

— Значит, мы сами повинны в том, что склонны к греху и не имеем сил ему противиться?

— Спотыкается лишь тот, кто хочет пройти свой жизненный путь один, без всякой помощи. Не сочтите мой вопрос оскорбительным, но неужели вы никогда не обращаетесь к богу?

— Это слово давно не произносится на нашем судне, разве что при сквернословии и богохульной брани, которая теряет остроту, коли выражена простым языком. Но ведь во всяком божестве заключено не более того, чем наделило его воображение человека.

— Глупец сказал в своем сердце: «Бога нет», — ответила она голосом столь твердым, что он проник даже в душу того, кто давно свыкся с величием и превратностями своего буйного ремесла. — «Опояшь чресла свои и будь мужчиной, ибо я вопрошаю и жду твоего ответа: где был ты, когда я создавал землю? Ответствуй, понял ли ты меня? »

Огненным взором впился Корсар в горевшее воодушевлением лицо гувернантки. Склонив голову набок, он громко сказал, как бы отвечая собственным мыслям:

— Все это я не раз слыхал, почему же слова твои волнуют мне грудь, словно я вновь вдыхаю живительный воздух родины! Повтори то, что ты сказала. Умоляю, не меняй ни единого слова, ни одной интонации!

Пораженная и даже испуганная его просьбой, миссис Уиллис повиновалась и с жаром повторила слова священного писания. Ее собеседник слушал как зачарованный. Звук ее голоса давно уже замер, и только тогда он перевел дыхание и снова заговорил.

— В эти мгновения я словно вновь пережил свою жизнь, — сказал он.

— Не знаю почему, но, словно выкованное из стали, сердце мое сейчас бьется неровно. Сударыня, вы своей маленькой рукой сумели укротить того, кто столь часто бросал вызов…

Он внезапно смолк: взгляд его случайно упал на руку миссис Уиллис, которой он в запальчивости коснулся, и он уже не мог оторвать взор от этой руки, рассматривая ее, как драгоценную реликвию. Затем он глубоко вздохнул, словно пробудился от сладостных грез, и отвернулся, так и не закончив начатой фразы…

— Вам хочется музыки, — воскликнул он беспечно, — вот вам музыка, хотя симфония создается ударами в гонг.

И этот своенравный и капризный человек ударил в гонг с такой силой и энергией, словно хотел заглушить ответные слова.

Гувернантка была очень уязвлена, видя, что после кратковременного успеха он так легко ускользнул из-под ее влияния; кроме того, ей не понравилась настойчивость, с какой он вновь подчеркнул свою независимость; однако она сумела скрыть разочарование.

— Конечно, я ожидала не совсем такой гармонии, — проговорила она, когда затихло мощное гудение, казалось, заполнившее все судно, — да и вряд ли подобные звуки могут убаюкать тех, кто на койках менее опасен, чем на ногах.

— Не бойтесь за них. Спящего матроса пушкой не разбудишь, а по первому свистку боцманской дудки он вскакивает как встрепанный. Он так вышколен, что удары гонга для него все равно что пение флейты. Еще удар означал бы пожарную тревогу, а так — это просто музыка, знак, поданный оркестру. Ночь тиха, и мы можем спокойно насладиться нежной мелодией.

Едва он умолк, как где-то за стеной каюты раздались тихие аккорды: видно, музыканты собрались заранее, выполняя приказ капитана. Корсар усмехнулся, словно наслаждаясь этим новым доказательством своей почти волшебной власти. Затем он бросился на диван, откинулся и стал слушать. Звуки, возникшие в ночи, мягко и мелодично разливались по волнам, ничем не уступая искусству настоящих музыкантов. Это была печальная и странная мелодия, вероятно, как нельзя более отвечавшая настроению человека, для ушей которого она предназначалась. Но вот напев переменился; гениальный творец хотел, казалось, излить в тихих и пленительных созвучиях всю душу. Расположение духа Корсара менялось вместе с музыкой; и, когда струны зазвучали особенно нежно, он склонил голову, словно пытаясь скрыть слезы.

Втайне сами поддавшись чарующей музыке, миссис Уиллис и ее воспитанница с изумлением взирали на этого удивительного, сотканного из противоречий человека, в чьи руки их забросила злая судьба. Старшая из дам была потрясена разноречивостью страстей, которые уживались в душе одного человека и проявлялись в столь многоразличных и коварных формах; вторая же со снисходительностью, свойственной ее возрасту, желала верить, что тот, кому свойственны столь благородные порывы, — скорее жертва обстоятельств, нежели раб своих страстей.

— Вся Италия в этих звуках, — произнес Корсар, когда последний аккорд замер в воздухе. — Милая, беспечная, яркая, всепрощающая Италия! Вам никогда не случалось, сударыня, посетить эту страну, столь великую в своем прошлом и столь бессильную в настоящем?

Гувернантка ничего не ответила, она лишь низко склонила голову, и ее собеседники подумали, что она все еще находится под обаянием музыки. Наконец, когда музыка стихла, Корсар ударил в гонг.

— Родерик, — позвал он, заслышав легкие шаги на лестнице, ведущей в нижнюю каюту, — ты не спишь?

Ответ был тих и невнятен, но мальчик, конечно, ответил отрицательно.

— Сам Аполлон стоял у колыбели Родерика, сударыня. В его груди таятся звуки, которым дано смягчать даже грубые чувства матроса. Встань у дверей каюты, мой милый, и пусть музыка вторит твоей песне.

Мальчик повиновался, и его стройная фигурка укрылась в тени так, чтобы сидящие под лампой не могли разглядеть его лицо. Оркестр заиграл нежную мелодию; вскоре она оборвалась, затем зазвучала снова, но голос не вступал.

— Пой, Родерик, пой, без слов нам не дано понимать небесную гармонию.

И мальчик запел сильным, красивым контральто, хотя голос его дрожал и грозил сорваться. Слова, насколько можно было их различить, звучали так:

За морем западным цветет Прекрасная страна, Благословенный край свобод, Где правит тишина.

Багровый диск По вечерам Дарит свои лучи полям, Стремнинам быстрых рек.

Он для тебя сияет там, — Ты слышишь, человек?

И предзакатною порой Там девушек веселых рой Ведет свой хоровод.

В тот нежный час Надежды глас Звучит в тени лесной.

— Довольно, мой милый, — нетерпеливо перебил его хозяин. — На вкус матроса от этой песни слишком несет аркадским пастушком. Спой нам о море и его радостях. Ударь по струнам так, чтобы повеселить сердце моряка.

Но юноша безмолвствовал; может быть, ему не нравился приказ, а может, он не в силах был его выполнить.

— Что с тобой, Родерик? Ужели муза покинула тебя? Или память ослабела? Как видите, ребенок что-то упрямится: он хочет петь лишь о любви и о солнце или не петь вовсе… Играйте громче, ребята, больше жизни, я сам буду петь в честь нашего судна.

Оркестр почувствовал настроение своего господина и стройно заиграл бодрое вступление, подготовившее слушателей к песне Корсара. Мягкие, ласкающие интонации, часто проскальзывавшие в его голосе, не обманули слушателей. Этот сильный, глубокий голос был красив и мелодичен. Слова, очевидно, сочинил он сам: они были проникнуты духом его опасного ремесла и говорили о его собственных склонностях и вкусах.