Джеймс Купер - Избранные сочинения в 6 томах. Том 6.

Но тот, на кого направлено было это презрение, уже овладел собой, и у него не удалось вырвать ни ответных оскорблений, ни мольбы о пощаде. Уайлдер спокойно скрестил на груди руки.

— Я шел навстречу опасности, — сказал он просто, — чтобы избавить просторы океана от этого зла, которое до сих пор нам никак не удавалось уничтожить. Я знал, на что иду, и не дрогну перед казнью.

— Прекрасно, сударь! — воскликнул Корсар, с таким неистовством ударив в гонг, словно в руках его была сила исполина. — Заковать в цепи негра и его дружка, — сказал он явившемуся матросу, — и ни под каким видом не допускать, чтобы они хоть словом или знаком обменялись с королевским судном.

Матрос побежал исполнять грозный приказ, а Корсар снова обратился к юноше, который стоял неподвижно с видом непоколебимой решимости.

— Мистер Уайлдер, — продолжал он, — люди, в среду которых вы так вероломно пробрались, живут по своим законам; как только команде станет известно ваше истинное лицо, вы и ваши презренные сообщники будете болтаться на рее. Мне стоит только открыть дверь, объявить о предательстве и отдать вас на нежное попечение своих людей.

— Вы этого не сделаете! Нет! Никогда! — воскликнул рядом голос, звука которого не могли вынести даже стальные нервы Корсара. — Вы отвергли узы, связывающие людей, но сердце ваше не ожесточилось. Именем тех, кто лелеял и хранил ваши младенческие годы, именем того, кто не оставляет неотмщенным волос, упавший с головы невинного, я заклинаю вас остановиться, прежде чем вы совершите непоправимое. Вы не будете, не можете, не смеете быть столь безжалостным!

— А какую судьбу готовил он мне и моим товарищам, выполняя свой вероломный замысел? — хрипло спросил Корсар.

— На его стороне закон, божеский и человеческий, — продолжала миссис Уиллис, так как это была она. — Я говорю с вами языком разума и знаю, что милосердие стучится в ваше сердце. Его поступок оправдывается высокими целями и благородными мотивами, вам же нет оправдания ни на земле, ни на небе.

— Ваши речи чересчур дерзки для слуха кровожадного, жестокосердного разбойника, — сказал Корсар, оглядываясь кругом с гордой улыбкой, подчеркивающей его уверенность, что собеседница знает за ним совершенно противоположные качества.

— Это правдивые речи, и вы не можете остаться глухи к моим словам. Если…

— Не продолжайте, сударыня, — остановил ее Корсар спокойным движением руки. — Решение мое было принято в первую же минуту, и его не изменят ни увещевания, ни страх перед последствиями. Мистер Уайлдер, вы свободны. Если в вашем лице я не встретил верного сподвижника, то вы научили меня, как можно ошибаться в людях. Это был хороший урок, и я не забуду его до самой смерти.

Уайлдер молчал, пристыженный и мучимый укорами совести. Притворное хладнокровие покинуло его, и лицо выдавало жестокую внутреннюю борьбу: стыд и глубокая печаль мешались в его чертах. Но душевные терзания длились недолго.

— Может быть, вам неизвестна конечная цель моего предприятия, капитан, — сказал он. — Дело идет о лишении вас жизни и об истреблении или рассеянии всей команды.

— О, это вполне соответствует обычаям страны, которая подавляет и угнетает остальные народы. Идите, сударь, возвращайтесь на тот фрегат: там вы будете на своем месте. Повторяю, вы свободны.

— Я не могу покинуть вас, не сказав хоть слово в свое оправдание.

— Как! Давать объяснения гонимому, опознанному и осужденному разбойнику? Что значит его доброе мнение для добродетельного слуги короля?

— Издевайтесь и укоряйте меня, как вам будет угодно, сэр, слова ваши не могут меня оскорбить; но мне не хотелось бы покидать вас, хотя бы частично не рассеяв то отвращение, которого я заслуживаю в ваших глазах.

— Говорите все, что пожелаете, сударь, — вы мой гость.

Это благородство и великодушие ранило мучимого угрызениями совести юношу сильнее, чем самые обидные оскорбления. Но он сдержал волнение и продолжал:

— Для вас не новость, что молва расписала ваш характер и ваши поступки такими черными красками, что вы потеряли уважение порядочных людей.

— Можете чернить меня, как вам будет угодно, — быстро перебил Корсар, но дрогнувший голос показывал, как глубоко уязвило его осуждение тех, кого он, казалось, презирал.

— Капитан Хайдегер, если уж я начал говорить, то выскажу всю правду. Что удивительного в том, что вдохновленный любовью к флоту, на котором некогда и вы считали за честь служить, я готов был пожертвовать своею жизнью и пойти даже на обман, чтобы исполнить данное мне поручение. Но бог мне свидетель — не успел я приступить к делу, как ваше благородное доверие почти меня обезоружило.

— И все же вы не отказались от своего намерения.

— Я не мог поступить иначе, — настаивал Уайлдер, невольно взглянув на женщин. — В Ньюпорте я сдержал слово, и, если бы мои матросы не остались заложниками на вашем корабле, ноги моей не было бы на этой палубе.

— Я хочу верить вам, молодой человек. Ваши побуждения мне понятны. Вы вели трудную игру: когда-нибудь, вместо того чтобы сожалеть, вы будете радоваться, что проиграли. Идите, сэр, шлюпка отвезет вас на «Стрелу».

— Не обманывайте себя, капитан Хайдегер, не думайте, что ваше великодушие помешает мне выполнить мой долг. Как только я увижу командира этого судна, я немедленно сообщу ему, кто вы такой.

— Я к этому готов.

— И не стану сидеть сложа руки, когда начнется сражение. Если вам будет угодно, я готов умереть и жизнью заплатить за свою ошибку, но в ту секунду, когда я окажусь на свободе, я стану вашим врагом.

— Уайлдер! — воскликнул Корсар, лихорадочно улыбаясь и с жаром хватая его за руку. — Зачем мы не встретились раньше! Но теперь ни к чему пустые сожаления… Идите. Если команда узнает правду, все мои увещевания будут слышны не более, чем шепот в реве урагана.

— Я не один взошел на борт «Дельфина».

— Разве недостаточно, что я оставляю вам жизнь и свободу? — спросил Корсар, отступая на шаг.

— Зачем вам слабые, беспомощные женщины? Разве такие нежные существа могут принести вам какую-либо пользу?

— Неужели я навсегда должен быть лишен общества прекраснейшей половины человечества? Идите, сэр. Если я сам утратил добродетель, то пусть хоть рядом со мной сияет ее образ.

— Капитан Хайдегер, однажды в порыве благородных чувств вы от всего сердца поклялись охранять этих женщин.

— Я понял вас, сударь. Слово мое и теперь нерушимо. Но куда бы вы повели своих спутниц? Как знать, на каком корабле им будет безопаснее в бурную погоду. Неужели я навеки лишен права иметь друзей? Оставьте меня, сударь, идите своей дорогой. Не медлите, чтобы мое разрешение на ваш отъезд не оказалось бесполезным.