Лев Воробьёв - Перед жарким летом

Ноздри Петра Елизаровича раздулись.

— Вот как. Сказали, и все. Эт-то произвол. Свербят, значит, успехи религии? Грубое насилие противопоставляете? Вера в бога — великое и прочное дело. Церковь, — правильно ли, нет, — всегда жила в союзе с властями предержащими. Но...

Голос Петра Елизаровича набирал силу, а в тоне появилось новое. Он разжигал себя чересчур уж намеренно и будто прятал за беспокойно бегавшими глазами желание скорее встать и уйти.

— Слова дерзкие, — перебил Евстигнеев, — но оч-чень, слишком громыхаете. Ой, и не в святом Феодосии дело. Продолжайте, продолжайте. Разберемся.

Петр Елизарович исказился. Он только и смог подняться со стула, тряся чудотворным пальцем. На горле его, зажимая воздух, переместился кадык. Естигнеев тоже поднялся навстречу.

— Цель какова, цель ваша? — спрашивал он, не давая передышки. — Цель какова, господин хороший?

Голова Петра Елизаровича ушла в плечи, усы дернулись хищновато. Косырев сморщился от невольной неприязни.

— З-за гос-сподина благодарю. Х-хорошее слово. А вера — дело добровольное, своб-бода совести, ваш собственный вынужденный з-закон. И м-мо... И м-мо... И м-молодежь, к-которая достойна, все равно к нам п-придет.

Он ткнул пальцем в воздух. Оба они не отводили взгляда. Евстигнеев выдохнул накопленное и вдруг мягко и вкрадчиво сказал:

— А знаете ли... Очень благодарен, что зашли. Ведь о вашей, Петр Елизарович, церковной общине и о вас лично просто чудеса рассказывают. Я не верил, а теперь, увидев, поверил. Теперь убежден. Это важно, важно.

Клавдия Захаровна приподнялась. Что-то и она подозревала, что знали эти оба.

— Вот почему с Феодосием подождать надо, — уткнув палец в стол, продолжал Евстигнеев. — А запретить, конечно, нельзя. Но за другие делишки...

Он прервал фразу, глубокие складки на лбу сложились к переносице в грозный угол. И закончил совсем жестко:

— Так вот, не обольщайтесь. Силу пришли померять? Справимся и с нефтью, и с любой нечистью. Не обольщайтесь.

Косырев, да и Анна Ивановна, которая стояла рядом с мужем, никак не могли ухватить сути. На Петра Елизаровича жалко было смотреть. Снова, зажимая воздух, переместился кадык. Он задыхался, но на этот раз косный язык все-таки продавил через длинные желтые зубы заранее приготовленное:

— Са-тра-пы. Не-на-ви-жу.

— Петр Елизарович! — тоненьким голоском, схватясь за сердце, вскрикнула Клавдия Захаровна. — Не ссорьтесь, не ссорьтесь. Разойдитесь лучше. Ваня!

Петр Елизарович повернулся и затопал, как солдат на маршировке. Но в это время в прихожей раздался звонок. Поправляя для спокойствия волосы, Анна Ивановна пошла открыть, и он, тяжело дыша, приостановился.

В прихожей заговорили. Вслед за Анной Ивановной вошел улыбаясь Сергей. Не снял ни куртки, ни шарфа. Сразу наткнулся глазами на Косырева, но тут заметил Петра Елизаровича, который встретил этот взгляд нехорошей усмешкой. Сведя смоляные брови, Сергей отвернулся к хозяину: вот он, мол, я — готов куда угодно.

— Ах, парень, — внятно во всеобщей тишине произнес Петр Елизарович. — Красавец парень, загляденье. Вот и пример наглядный. Потянулась овца заблудшая, овца крещеная к родным яслям, а силенок душевных и не хватило. Надвое парень-то раздирается.

— На что вы намекаете, Петр Елизарович? — покраснел тот.

— Уже и Петр Елизарович. А кто утром на купол кричал: дядя Петя? Кто вокруг церкви-то месяцами отирался?

— Это давно было. — Сергей, глянув на Евстигнеева, заторопился. — Я просто узнать хотел.

— Но было.

Петр Елизарович изогнулся и ощерился в подобии улыбки. На улице, почему-то издалека, звякнули бубенчики. Все смотрели на него: что-то готовилось, и он удержаться хотел, но так сладко, видно, было погарцевать, взять реванш, что никак не удержался.

— Красавец парень, и на кого-то он похож. Молва давно идет — глас народа, глас божий. И теперь вижу наглядно, На-аглядно.

— На что вы намекаете? — повторил вопрос Сергея Евстигнеев.

— А вы не напрягайте голоса-то. Не видите разве — ваш портрет. Вглядитесь! Все сходится, волосы только помягче. Так это в Ксению Герасимовну.

— Неправда! — надрывно крикнул Сергей.

— Нет, правда. С матерью твоей он у всех на глазах гулял, помним. А твоя бабушка,— он ткнул пальцем в Косырева,— и окрестила его. Она окрестила, ей, Сереженька, будь благодарен, что душа не сгорит в геенне, если образумишься. В книгах церковных и отец записан, мы подымем, А на тебе, Клавка, особый грех.

— Опомнись, жестокий, — прошептала Клавдия Захаровна. — Враки подхватил, не стыдно?

— Уходите, — внятно в мгновенной тишине сказала Анна Ивановна.

— Уйду, уйду, — обернулся к ней Петр Елизарович. — Все знал заранее. Выгнать вы меня были должны, убедить бессильны.

Он повернулся с видом морального превосходства. Но Клавдия Захаровна, напрягши голос, бросила ему в спину:

— Нет, не поэтому, не изображай...

Петр Елизарович запнулся, но громко топая, хлопнул дверью. Сергей весь передернулся от ненависти, лицо пошло красными пятнами. Он обозрел всех в комнате, и горячие глаза, как за ниточку, ухватились за сочувствие Косырева, последним вставшего со стула. Тот махнул рукой — уходи скорей.

— Ив-ван Ив-ванович, — повернулся Сергей. — Гад-дость какая.

Он бросил на стол ключи от машины и убежал. По лестнице застучали каблуки.

Скрестив руки, Анна Ивановна отвернулась у окна. Она сгорбилась и показалась совсем маленькой, беззащитной. Пальцы ее нервно шевелились на локтях.

— Как-кая чепуха, — сказал Евстигнеев.

Он недоуменно смотрел в распахнутую дверь. Подняв хвост, откуда-то вышел котенок. Привлеченный запахами со стола, ступил поближе, ощупал воздух подвижными ноздрями. Но Косырев неосторожно переступил, и, зашипев, котенок сиганул в прихожую. Зябко кутаясь, Клавдия Захаровна смотрела на Косырева жалобными глазами: выйди-ка и ты. Он клял себя за неосторожное приглашение, а теперь и присутствие на семейном разбирательстве стало нежеланным. Пробормотав «ах, черт побери», зашагал в дверь, кое-как набросил пальто и побежал вниз. Остановился и, подумав, вернулся за чемоданчиком. В прихожей стоял Евстигнеев. Не глядя на него, Косырев заторопился с защелками и, приподняв электробритву, банку с яблоками от Марь Васильны, вытянул зеленую бархатную книгу.

— Прочитай, — сказал он. — Если хочешь.

— Да ты погоди...

— Не до меня тебе, Иван.

На лестничном повороте, — поднял на мгновенье голову к двери, — он не преминул отметить бледность Евстигнеева, державшего в руках обещанный сюрприз.

Он торопился задержать Сергея, и другое тянуло. У подъезда стояла брошенная «Волга», кони с санками исчезли. Подошел милиционер, козырнул.

— Они во дворе, товарищ профессор.