Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— Я привык доверять людям. Но вот, вот факт.

Косырева вмиг пронзило, что это ее, Лёнины, пропавшие письма. Побывали в чужих руках, прочитаны со смешком, с издевкой. А у шероховатых блоков валился снег и дождь, качался фонарь, она позвала и оттолкнула... В висках билась тяжесть, на минуту закрыл глаза — утишить гнев. Взял связку, письма согревали руки. Лоб Нетупского, который надел очки, морщился сочувствием и сожалением. Теперь ненужные письма, с их помощью не сынтригуешь, а для Косырева запретные, Нетупский, приподняв над столом прямые ладони, ждал. Откуда и зачем такая бережность, сочувствие?

— Вы читали, — спросил Косырев, — это?

— Что вы, что вы! — Нетупский поднял ладони повыше. — Только имя на верхнем конверте. Не знаю и от кого.

Знает.

— Кто выкрал?

— Она, кто же. Мария-Луиза. Вчера с ужасом наткнулся в сейфе. Она, конечно, и анонимку отстукала. Воспользовалась моей болезнью и — на свободе. Она, Мария-Луиза.

Нетупский повторил институтское прозвище своей секретарши со сладострастием самобичевания. Перед спрятанным бешенством Косырева сдернул очки. В глазах его, как в янтаре, сверкнули острые трещины, он опустил их. Дохнул и протер замшей одно и другое стекло. Давал время переварить; его сдержанности, как и всегда, можно было позавидовать. Опасный человек. Черт бы их вместе с Марией-Луизой побрал, разберись поди. Нетупский надел очки.

— Что собираетесь предпринять, Олег Викторович?

— В каком смысле?

— Ну, — как вы ее назвали, — с Марией-Луизой?

Ведь она нужна тебе, думал Косырев, и очень. Между ресничками Нетупский остро вгляделся и, отсекая, взмахнул короткопалой рукой.

— Гнать, конечно. Был введен в заблуждение исполнительностью. Ведь мы не будем копаться? Тогда беру на себя — уйдет миром.

Обозлила и его — бросила тень. Косырев опустил связку писем на колени, последний об этом вопрос:

— Но, Олег Викторович... Вам первому показали тот документ. А вы мне почему-то ни слова.

Нетупский вжал камешек подбородка в шею. Полные щеки надулись, покачал головой.

— А как поступили бы вы? Если вам — доверительно, по секрету? Повторяю: сразу и решительно отверг содержание. Наотрез.

Это он верно, это правда. Но с какой интонацией отвергал-то? Имеет значение. Нетупский выждал. Осторожно, чуть раньше чем надо спросил:

— Могу ли считать, что с этим покончено?

— Да,— сказал Косырев почти твердо.

Нетупский обрадовался так неприметно, что если бы не постоянное внимание Косырева, то и не заметить. Губы и полные щеки чуть дрогнули, выдохнул воздух. Защелкнул портфель.

Вот и все. Но Косырев не успел подняться, как Нетупскнй снова заговорил, несколько другим тоном, потверже:

— В таком случае и у меня есть претензии. Исходя из ложной версии, — вы ведь подозревали, — вы стали подыскивать мне место. Не объяснившись, ничего не сказав. Разве так поступают?

Версия родилась позднее, но, г-м-м, подумал Косырев, ай-я-яй, Евгений Порфирьевич. Или Нетупский косвенно догадался?

— Теперь исключаю, — сказал Косырев. — Полностью.

Нетупский энергично размялся. Поправил очки, руки легли на стол. Косырев удачно миновал вопрос, не сказав, что именно он так категорически исключает.

— Наше время — время предельных темпов, — Нетупский говорил с довольством и некоторой наставительностью. — И надо уметь быстро менять точку зрения. А то что же получается? Слухи идут все шире. А я точно такая жертва, как и вы. Почему, например, вам не пришло в голову немаловажное соображение, что в нашем кругу не принято действовать подобным образом? Не тот, Анатолий Калинникович, уровень. И получилось нехорошо, крайне несправедливо.

На красноватом его лице установилось выражение: хоть и понятно, что от горячности, от нетерпимости ко лжи, — нельзя компрометировать невиновного. Однако умеет нудить, и при чем здесь Косырев.

— Вверху говорят — вы оба достойные люди. Как же дальше? Боятся конфликта, склок, требуют разрядить обстановку. Я обещал, и теперь принципиально важно, как отнесетесь вы...

Нетупский говорил убеждающе. В тоге миротворца, сохраняя преимущества инициативы и благородства — ведь продиктовали лояльность и дружелюбие вернуть письма? — он и сам не заметил, как естественно встал на одну доску, второй фигурой рядом с Косыревым. Ничего себе. Оказывается, все зависело только от шефа, от его проницательности, от реального понимания. Зачем ссориться, если работать вместе? Пресечем слухи, и все по-прежнему. Даже лучше. Модус вивенди по-латыни, а по-нашему, по-простому, по-русскому (однажды Нетупский так и сказал: по-русскому, а не по-русски) — давай жить другому. Косырев — большой ученый, ему карты в руки, но и Нетупский — незаурядный организатор. Все разумные указания шефа будут исполняться беспрекословно. А потом... Потом есть потом. Сейчас надо на мировую, другого выхода нет. Достойного выхода.

Неужели? Косырев посмотрел в окно, на красные плывущие огоньки. Нет, уходить Нетупский не собирается. А в такой момент тем более: немедленно свяжут со слухами — потому и ушел. Не вы, товарищ Косырев, назначали его.

Все-таки считает примитивным. То есть — доверчивым. И как легко отказался от авторства, ни слова больше о барокамере нашей любимой. Тут сила.

— С Саранцевым вы, Анатолий Калинникович, правильно помирились.

На ходу подметил. Косырев распрямил спину. Не в этом суть конфликта, не в анонимке.

— Разве суть во всем этом? — будто между прочим сказал он. — У нас с вами другие, более важные расхождения.

— Какие? — спружинился Нетупский.

Игра в «горячо-холодно», открытая утренним разговором, продолжилась, Косырев хотел пробиться дальше. Осторожно, осторожно, он медлил. В этом человеке виделось множество слоев. Вопрос был задан, но Косырев молчал.

Хлопнула входная дверь, — встречая Нетупского, он не закрыл плотно, — дрогнула форточка. Громкий разговор Евстигнеева и Сергея, они раздевались. Нетупский прислушался мельком и снова поднял глаза на Косырева, он ждал ответа на вопрос — какие? В комнату просунулось румяное с холода лицо Сергея, и Нетупский разочарованно откинулся на спинку.

— Мы пришли, — сказал Сергей, обозревая сидевших.

Накал молчаливой дуэли, однако, погасил его улыбку.

— Сейчас, сейчас, — сказал Косырев. — Картошка там не переварилась?

Сергей прикрыл дверь. Хватит таиться, пора — в открытую.

— Я обязан, — оказал Косырев, — сообщить вам, как своему заместителю, некоторые вещи. Видите ли... Будем перестраивать работу института и клиники. Подчиняя ее, в частности, исследованию психологических факторов.

— Пси-хо-сома?.. — прошептал Нетупский. Он быстро соединил руки, глаза блеснули. Но Косыреву показалось — не только. В мыслях он пружинисто встал и прошелся вокруг, глядя как кот на мышь. Ей-ей, прошелся еще раз. И притормозил восторг, весь внимание.