Лев Воробьёв - Перед жарким летом

— В чем же оно?

— Прежде всего, конечно, потребности. Действия не из отвлеченных целей и неразумных побуждений, они из потребностей. Потом следующее звено — интересы. Потребности — глубина, интересы — проявление. Корни и листья.

— Корни и листья... — ее шепот.

— Нежный овал лица, схваченный сильными пальцами, мерцание светлейших глаз, они летели в полутьме на. встречу. И он сжимал в руках самосознание—обнаженное, кипевшее—дисциплинируя экстаз. Все лишнее исчезало, все прочь. Исчезли и звезды—в его звездный час. Мысль будто освобождалась от словесной оболочки, она будто переливалась из одних глаз в другие, И оба они исчезли, слившись воедино в ее беспощадном неутомимом поиске.

Видишь, видишь! В интересах кристалл преломления всех материальных воздействий и всех устремлений психики, кристалл преломления всех социальных велений и всех желаний личности. Отсюда широчайший спектр эмоций. А эмоции требуют логического осознания. А оно влечет к волевому действию. Бесполезное, безынтересное не может затронуть. Переживается то, что нужно или не нужно, хочется или не хочется, угрожает и разрушает, или возвышает и сохраняет. Есть интерес и есть антиинтерес. Я люблю и я ненавижу.

Смотри. Ну вот, свет луны на стене. Вертикальная линия разделяет тень и свет психики: неосознаваемое, накопленное и осознаваемое, действующее. Где здесь потребности? И тут, и там, линия их делит. Где интересы, где эмоции? Также разделены. Где наконец память, интуиция, интеллект? То же и тут, и там. Только поступки, деятельность, практика — целиком в ясном свете, они вовне, в материальном мире.

Ты видишь? Рисуется другая, не замкнутая объемно карта мозга, а образ идеального, открытый в бесконечность. Не только живой организованный студень, а и многогранное, многоцветное зеркало отражения и активности. Здесь, в разумно-чувственном переживании, материя — источник всего — улыбается человеку своим живым блеском. Зеркало в трещинах — это болезнь. Расколотое зеркало — смерть.

Ты уловила генеральную идею? Где же оно, значимое переживание? Чтобы рассчитывать и регулировать — в борьбе с болезнью?

В потребностях ли? Да. Потребности это основа побуждений, почва, куда уходят их корни. В интересах? Да. Интересы — мотор движения, кристалл преломления желаний. В эмоциях? Да. Эмоции — горючее переживаний, их энергия, импульс. В отвлеченном мышлении? Да. Здесь компас, управление, воля. В действиях, в практике? Да. Здесь осуществление, и вне поступков переживание мертво, оно ничего не значит. Практика это материал и преобразование, цель и завершение, итог овладения реальностью. Отсюда берут начало новые потребности.

В значимом переживании переплетено все. Оно всеохватывающе. Оно свивается в кольцо и вытягивается в спираль, в бесконечность. Что такое любая клетка перед этим сложнейшим феноменом? Вот, вот оно — на линии светотени!

Их глаза разделялись. Я и ты.

— А-га, — выдохнула она. — Теперь понимаю. Когда импульс обегает ветвь спирали — вот и целостность, нераздельность переживания. Она клеточка самого себя, часть и целое вместе. Лишенное одного из звеньев, оно ущербно, болезненно.

— Именно. И значит, в абстракции его можно разделить, а по полноте судить о здоровье... Вот он — свет философии, без которого и вся медицина, и нейро поражены слепотой. Мы никогда не должны забывать ее основного вопроса — об отношении мысли к бытию, духа к природе. Вспомни две его стороны. Что первично — материя или сознание? Возможно ль познать мир? Две эти проблемы совсем не вечны и будут решены окончательно, вопреки всем изощренным доводам религии и идеализма, еще владеющих людскими умами. И что тогда? Суть-то вопроса останется вечной: как должно относиться мышление — все целиком, все мысли, все переживания — к миру, чтобы познать и преобразовать его. И разве восстановление подвижной гармонии и нормы такого отношения чуждо медицине? В этом ее хлеб...

Она просияла. Взглянула и опустила глаза.

— Постой, Толя. Хочешь, сама скажу, что здесь сразу просвечивает? Для дела.

— Давай, Ленок.

Теперь уже слушал он, улыбаясь точному женскому чутью и проникновению в детали, удивляясь ее практической хватке. Верно, новый подход позволит учесть заботы и устремления каждой личности. Наблюдения и опросы. Врач должен стать не только тончайшим психологом, но и своего рода художником и даже следователем — в преследовании болезни — ведь больные не всегда откровенны. А нам нужно знать буквально все, составляющее жизнь человека: меру ответственности и чувство коллективизма, мироотношение и мировоззрение, представления о правде и лжи, о красоте. Путь извне предполагает и путь изнутри — знание целостной деятельности и микротопографии полушарий мозга. Слияние их в одно и прояснит интимные переплетения телесного и психического, внутреннего и внешнего, духовного и душевного. Сбор фактов, их кибернетическая обработка, раздумья и терпение. Трудности неимоверные. Но это единственная дорога к психосоме, где возможна каждодневная клиническая отдача — усовершенствование лекарственного лечения, хирургических вмешательств, психотерапии. Дорога, по которой нейро пойдет впереди всей медицины.

— Ну, Толя, — с разбегу остановилась она. — Верно я говорю?

— Верно, Лёнка.

Будто перелистав мысленно все переговоренное как страницы книги, она с размаху хлопнула ладонями по столу и прижала их к запылавшим щекам.

— Да! Эт-то я понимаю. Это стоит борьбы, стоит свеч. Вместе с подсвечниками и канделябрами... И я приму в этом участие? Не верится. Боже, Толя, мне легче дышать.

Поднялась, взяла его голову в теплые руки. Прижала к себе. Все. Вверху, в набегавшем тумане — другие созвездия.

Отпустила. Быстро и вольно прошла через комнату к балкону, толкнула дверь, треснувшую зимними проклейками. Воздух рванулся и спутал волосы, она прижала их.

Туман, обличье весны в тумане. Просвечивали красные огоньки, и вдалеке мерцала невидимая чаша Лужников.

— Спасибо, Лёнка, — он обнял теплые плечи.

— За что?

— Спасибо, что не забывала. Теперь я счастлив.

— Ох, не то! И счастье — как говорят, вечное — противно, душно. Ты поймешь. Разве не скверно, разве возможно быть счастливыми, когда на маленькой, сжатой Земле миллионы несчастливых? Помочь наибольшему числу людей, готовых бороться — это и есть его замена.

— Выходит, ни любви, ни счастья?

— Нет, не так. Есть что-то выше их. Что-то другое, не знаю как назвать.

Они задумались, глядя в туманную даль. Кружился самолет, кружился как привязанный к точке падения или спасения, но никто и не вскрикнул. Почему трагедия Ивана Ильича осталась позади, где животная боязнь смерти? Врачам известно, что без всякой надежды на загробную жизнь люди умирают терпеливее, смелее. Есть вещи пострашнее смерти — концлагеря, пытки фашизма, атомное истребление — и это держится в памяти, коснулось и родившихся позже. Все обострилось до предела, до кульминации верховной трагедии. Или — или, распутье. И здесь-то, в жажде просто жить — сберегать свою шкуру? Так можно кончиться до могилы.