Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Официально они отважные, самоотверженные, а в реальности вся система держится на липком страхе и шкурных интересах. Лучше загубить девочке жизнь, но только не рискнуть своим тепленьким креслом.

Что теперь делать? Счастье еще, что в последнюю минуту у комсомольской верхушки проснулись какие-то рудименты совести, и они не стали давать отрицательную характеристику, но на положительную уже не хватило. «Мы не можем взять на себя такую ответственность». Наказали Тане поразмыслить над своим поведением, излечиться от любовного дурмана и вернуться в ряды честных советских комсомольцев. А если чувства так сильны, то пусть жених получает советское гражданство.

В принципе Вера Ивановна была обеими руками за такой вариант.

Только Таня категорически отказалась предлагать его Хену. Она проплакала все выходные, а в воскресенье вечером сказала, что, наверное, разорвет помолвку.

Соглашаясь выйти замуж, она думала, что просто переедет к мужу в другую страну, но комсомольское собрание показало ей, что это очень непросто. Она поняла, что у мамы могут возникнуть неприятности на работе и видеться так часто, как хочется, им, наверное, не удастся. Сейчас Тане не дают характеристики, а завтра маму не выпустят в капстрану.

«Я не хочу с тобой разлучаться», – всхлипывала Таня, а Вера Ивановна гладила ее по голове, прижимала к себе и баюкала, как маленькую, и хотела сказать, что это правильное, взрослое и ответственное решение и она гордится зрелостью дочери, но взглядывала на распухший Танин нос, целовала ее в глаза, чувствуя на губах соленые слезки, и сама начинала плакать, и клялась, что «мы обязательно что-нибудь придумаем».

А что придумать, кроме того, чтобы поскорее все свернуть, пока ком не покатился дальше и окончательно не раздавил Танину жизнь? Пусть девочка покается на ближайшем комсомольском собрании, поблагодарит товарищей, что наставили на путь истинный, удержали от пагубного шага, и на этом инцидент будет исчерпан. Не без потерь, потому что система туга на прощение, но институт окончить дадут и на работу примут.

Дело Еремеева вызвало большой общественный резонанс, поэтому перед зданием суда собралась порядочная толпа, Вера Ивановна еле сквозь нее пробилась. Люди стояли молча, с угрюмыми решительными лицами, и ей стало не по себе от этого молчания. Лучше бы орали, выплескивали энергию.

Не дай бог начнется самосуд! Еремеева-то не жаль, туда ему и дорога, но могут пострадать конвойные и вообще посторонние люди.

Вера Ивановна знала, что подсудимых доставляют к служебному входу, который находится во дворе-колодце.

Заглянув к судье в кабинет и доложившись о прибытии, она спустилась к неприметной двери и вышла во двор. Тут, к счастью, никого не было. Только это вопрос нескольких секунд – если люди заметят подъезжающую милицейскую машину, толпа через арку сразу ринется сюда.

Вера Ивановна зябко повела плечами. Догадаются ли в Крестах выделить усиленный конвой? Хотя против толпы это не панацея.

Перекинувшись парой слов с вахтером, на крыльцо вышел дед-заседатель и достал из кармана пачку «Беломора». Протянул ей.

– Спасибо, не курю, – сказала Вера Ивановна.

– А что ж тогда морозитесь?

– На всякий случай.

– А…

Дед сплющил пустую бумажную гильзу и прикурил, пряча огонек спички в ладонях.

– Точно не хотите?

Она покачала головой.

Дверь хлопнула, и на улицу вышла судья в пальто, накинутом, как пелерина.

Дед тут же подскочил к ней, галантно протянул пачку с выбитыми верхушками папирос.

Судья отказалась и встала рядом с Верой Ивановной.

Дед глубоко затянулся и, задрав голову, выпустил в небо серый вонючий дым. Все смотрели как завороженные, как дым, клубясь, поднимается в хмурое и белое, как рыбье брюхо, небо.

Тяжелое облако лежало прямо на крышах и лениво сыпало снегом. В форточке сидел кот и чихал, когда ему на нос опускалась снежинка. В арке показалась подтянутая старушка в каракулевой шубке и с ярко накрашенными губами. В руках у нее была авоська с бутылкой молока. Пересекая двор, старушка вдруг разбежалась и прокатилась по ледяному каточку.

– Зал битком, – сказала судья, – но я надеюсь, что все обойдется.

Наконец подъехал милицейский уазик. Дед выкинул окурок, и они встали плотнее.

Конвойные подогнали машину почти вплотную к крыльцу, вышли, распахнули задние двери, и Еремеев выпрыгнул на снег. Он остановился, поднял голову и глубоко вздохнул, но конвойные быстро потащили его в здание.

Вера Ивановна с судьей переглянулись.

Когда Еремеева ввели в зал суда, народ заволновался. Какая-то женщина повисла на руках конвойных и плюнула Алексею в лицо, другая разрыдалась, с мест выкрикивали проклятия в его адрес, но когда его усадили на место, все стихло. Люди старались не смотреть на него, как на что-то отвратительное и мерзкое.

По залу разнесся острый запах корвалола. Вера Ивановна огляделась: женщины плакали, а мужчин было совсем мало. Значит, сегодня самосуд не состоится, но все равно надо быть начеку.

Секретарь объявила: «встать, суд идет!», и публика немного успокоилась.

Началась подготовительная часть судебного разбирательства. Вера Ивановна вздохнула. Когда она впервые увидела судью на распорядительном заседании, то удивилась, как на это сложное дело поставили такую свиристелку. Эта молодая хрупкая женщина, почти девушка, стройная, с нежными глазами, точеным носиком и красивым ртом, показалась ей глуповатой. Ну невнимательной точно. Однако Ирина Андреевна не забыла ни единой формальности.

А главное, не испугалась выйти на улицу, встретить подсудимого.

И про боярскую думу она все правильно сказала. Удобно, конечно, шапку не снимать – не надо возиться с прической, но суд действительно…

Она взглянула на часы на стене, там как раз с натугой и дребезжанием подвинулась минутная стрелка. Полчаса назад ее могли бы растерзать. Доставили бы тело в морг, а там старушечьи трусы, вискозный лифчик и драные колготки. Большая дыра на заднице, обведенная красным лаком для ногтей, чтобы петли вниз не ехали. Фу, какая гадость! Да, пожалуй что в суд надо одеваться поприличнее.

Когда судья перешла к установлению личности подсудимого, вальяжный заседатель-журналист вдруг встрепенулся.

Судья спросила про государственные награды, Еремеев сказал, что был награжден орденом Красной Звезды, и журналист вдруг заявил, как больно ему слышать, что святой для каждого человека орден упоминается в таких ужасных обстоятельствах. Гражданин Еремеев опозорил боевую награду, которую ему вручила Родина, и лучше бы вовсе не говорить о его подвигах, поскольку они никак не могут искупить его страшных деяний.

Вера Ивановна вскинулась, но судья справилась сама.