Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Уголовное дело было прекращено.

– Сева, но Ижевский тоже не мог быть святее папы римского. Если ему судебный медик написал такое заключение, то что оставалось?

– Вообще-то следователь у нас – лицо процессуально самостоятельное, так что поле для маневров у него было. Повторную экспертизу, например, назначить или дать команду продолжать оперативные мероприятия. Понимаешь, Ира, он работник был вообще никакущий. То есть абсолютно! Просто на удивление! – горячился Сева. – Вот что в нем ни возьми, все было плохо. Знаешь, бывают люди неуживчивые в коллективе, и при этом отличные профессионалы, или наоборот, человек справляется со своими обязанностями не ахти как, но зато душа компании. Всем поможет, всех выслушает, деньги на юбилей соберет. Ну а Глеб и тут говно, и там дерьмо, и доброго слова про него не скажешь, даже если вдруг захочется. Реально всех достал, так что, когда у него из кабинета сбежал подозреваемый, прокурор радостно приготовил документы на несоответствие, решил только для гарантии подождать, пока Глебушка на том убийстве обосрется. И обосрался-таки! Но вместо помойки, где ему самое место, вдруг попал в городскую прокуратуру. Тебе не кажется это странным?

– Да, честно говоря, не очень.

– Люди десятилетиями жопу рвут, чтобы попасть в город из района, а тут стремительный взлет профнепригодного сотрудника.

– Такое у нас часто бывает.

– Человек скрыл явное убийство, а его повышать!

– Правильно, – засмеялась Ирина, – Глеб продемонстрировал, что готов на все ради хороших показателей, так кого ж повышать, как не его! Образцовый работник. Все б такие были, так мы бы уже давно с преступностью покончили. По крайней мере, на бумаге.

– Главное, когда он маньяка вычислял, так про свой промах не вспомнил, – буркнул Сева, – не поднял дело из архива, будто и не было его.

– Так что ж ему, самому на себя жалобу, что ли, писать? – фыркнула Ирина.

– А нужно было. Если бы он тогда нас послушал, то, может, мы еще три года назад взяли этого Еремеева.

– А почему ты думаешь, что тогда тоже был он?

Сева пожал плечами:

– Похоже было.

– Это не аргумент. Просто Глеб тебя бесит, вот ты и придумываешь. Три года назад Еремеев еще в Афгане был.

– Это может значить и то, что парня убил не маньяк Еремеев, и то, что маньяк – не Еремеев.

Тут в кухне появилась Аня, и разговор соскользнул к более интересным темам. Говорили о детях, о юности и не заметили, как настал поздний вечер. Егорка, наигравшись, стал клевать носом, и Ирина решилась на беспрецедентный шаг – вызвала такси.

Немного стыдясь своего барства, она вышла на улицу, Сева провожал ее, держа Егора на руках.

– Ты на всякий случай повспоминай то дело, если не трудно, – попросила она, увидев в конце улицы приближающийся огонек с шашечками и буквой Т, – покопайся, вдруг действительно что-то интересное обнаружишь?

Еще на лестничной площадке Ирина услышала из своей квартиры захлебывающуюся трель телефонного звонка. Она ринулась открывать, бестолково тыкая ключом мимо замочной скважины, а потом и вовсе уронила связку, как бывает всегда, когда торопишься.

А еще абоненту всегда надоедает ждать, и он вешает трубку именно в ту секунду, когда ты снимаешь свою.

Ирина не надеялась успеть и все-таки успела.

– Все в порядке? – услышала она глуховатый голос Кирилла.

– Да, мы с Егоркой просто в гости ходили к моей институтской подружке.

– А, ну хорошо. А я тут сижу у мастера. Он уж меня выгоняет-выгоняет, а я говорю – не уйду, пока не дозвонюсь.

– Ну все, дозвонился, иди. Действительно поздно уже, неудобно.

– Ага, сейчас ухожу, – сказал Кирилл, – я так соскучился, Ирочка! Давай, прилечу?

– Прилети.

Придерживая трубку плечом, Ирина помогала раздеться осоловевшему Егорке. Когда они сняли пальто и сапожки, сын сразу побрел в ванную, чистить зубки и спать.

– Я тоже соскучилась, – шепнула Ирина.

– Все, договорились. А я вам с Егором торбаса купил.

– Что?

– Ну торбаса, унты.

– Ой, как же ты брал без примерки? Вдруг малы?

– Егорке взял на вырост. Зима-то уж кончается.

– А мне как?

– Ну Ирочка, обижаешь…

Кирилл засмеялся, а она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Он любил ее ступни, так что ей приходилось красить ногти на ногах не только летом.

– Ладно, побежал, а то мастер ходит вокруг меня в трусах и с полотенцем. Наверное, намекает, что ему пора ложиться спать. Целую тебя, любимая. Спокойной ночи.

Егор уснул, как только голова коснулась подушки, а Ирина вдруг почувствовала себя такой счастливой, что жаль стало ложиться.

Не переодеваясь в домашнее, она прошла в кухню и сделала себе чаю.

«Надо шить свадебное платье, – вдруг пришла в голову ясная мысль, – не такое ужасное, как продаются в салонах для новобрачных, а настоящее. Шелковое, кремового цвета. Фату, конечно, нет – глупо нацеплять на себя атрибут невинной девушки, а платье должно быть шикарным. Если я пойду за него, конечно. Интересно, а почему я так счастлива? Из-за этих дурацких меховых сапожек, которые в нашем климате одно мучение носить? Ну и что, пусть я их ни разу не надену, но зато они у меня будут как у настоящей северной красавицы, к которой я ревновала Кирилла. Да нет, не в этом дело. Просто он сказал, что скучает по мне. Просто по мне, по такой, как я есть!»

Ирина засмеялась. Так странно оказалось понимать, что возлюбленный может скучать по ней просто потому, что она – это она и он ее любит, а любимый глагол граждан Советского Союза «заслужила» тут совершенно ни при чем.

Он хочет быть с ней рядом не потому что она доказала, что достойна великого приза в виде мужика, а потому что она – это она.

Странно, что к ней только в тридцать лет пришло понимание естественных человеческих отношений, но лучше поздно, чем никогда, да и могло ли быть иначе в стране, где надо все заслуживать, а глагол «зарабатывать» тоже хороший, но слегка подпорчен и разит капиталистическим душком.

Заслуженный артист, заслуженный врач, заслуженный деятель науки… Ухо привыкло и слышит в этих сочетаниях хорошее и надежное, а ведь если разобраться, то «прекрасный артист, хороший врач и великий ученый» звучит гораздо приятнее и логичнее.

Как только человек идет в школу, ему сразу предписывается быть не просто собой, но октябренком и равняться на Ленина, который одновременно и дедушка, и ангелоподобный малыш с октябрятской звездочки. В ход идет все, и веселые считалочки «только тех, кто любит труд, октябрятами зовут», и истерические выкрики на линейках «памяти павших будем достойны», и умильно-сладкие рассказики о детстве Володи Ульянова, который никогда не лгал, слушался маму и с пеленок боролся за народное счастье.

Ирина вздохнула. Чтить память героев необходимо. Только не когда это превращается в кликушество. А Ленин, конечно, великий человек, но очень сомнительно, что в детстве он превосходил в благонравии самого младенца Христа.