Мария Воронова - Погружение в отражение [litres]

Утром она снова принялась за дело, оборудовав себе рабочее место из диванной подушки и портативного магнитофона. Под глуховатый голос Тото Кутуньо дело спорилось, Лариса сообразила, что не нужно пытаться пробить дерево насквозь, а следует чуть надрезать и отковыривать каждую щепочку.

Вдруг раздался звук, заставивший ее вздрогнуть – за два месяца заточения она почти забыла, как звучит ее дверной звонок.

– Откройте, милиция, – раздался уверенный и равнодушный голос.

– Да я бы с радостью.

– Гражданка Ольхович?

– Да, я.

– Открывайте.

– А вы сами можете?

– Перестаньте шутить, у нас постановление на обыск.

«Какой обыск?» – удивилась Лариса, но от радости скорого освобождения эта мысль тут же исчезла. Она объяснила, что замок изнутри не открывается, а ключей у нее нет.

– Ладно, у нас есть. Открываем?

– Ой, пожалуйста! Скорее!

Посторонние в доме, надо переодеться, накраситься, но Лариса была не в силах отойти от открывшейся двери.

Стоя на пороге и чувствуя, как голова кружится от нахлынувшей свободы, она еле слышала следователя.

Аллочка сегодня поддерживала обвинение и, воспользовавшись оказией, навестила Ирину, и с порога закричала:

– Тебя можно поздравить!

– С чем? – насторожилась Ирина. Она никому, кроме Кирилла, не говорила о своей беременности.

– Как же? С реализацией! Такое дело поднять!

– Я тут ни при чем. – Ирина пригласила Аллу сесть.

Сегодня, как и всегда, гособвинитель выглядела ослепительно, но сейчас это не вызывало в Ирине недостойных чувств. «Это не потому, что я стала лучше, а просто я счастлива, а как человек я все еще так себе».

– Если бы не ты, эти уроды так бы и гуляли, – вздохнула Алла.

– Благодари Глеба, что сам себя перехитрил, иначе мы бы так и ходили вокруг да около. Закрыли бы Еремеева за простое убийство или пьяный разбой, такое мы бы сожрали и даже не поморщились.

– Ну да, на всякого мудреца довольно простоты, – вздохнула Алла и достала из сумочки шоколадку «Вдохновение», – будешь? Левка вчера из Москвы привез.

– Давай.

Ирина развернула тонкую серебристую обертку. Алла не знает истинной подоплеки событий, думает, что приятели все затеяли, чтобы отомстить Алексею Ильичу за роман с Ларисой Ольхович. Про аварию на лодке никто не знает и, дай бог, не узнает никогда, что за это Ольхович волновался совершенно напрасно. Несмотря на показания Еремеева, Никиту Ивановича никто не собирался привлекать к ответственности, и городить эту масштабную фальсификацию было совершенно ни к чему.

Как высокопоставленный номенклатурщик, Ольхович был надежно защищен от любого уголовного преследования.

Вырисовывался порочный круг: пока нет улик, нельзя даже смотреть в сторону Ольховича, а пока не посмотришь, улики не появятся.

Но оставлять убийцу на свободе тоже нельзя.

Пришлось Севе с товарищами организовывать подпольную слежку, и они взяли-таки Никиту Ивановича с поличным, когда он пытался усадить незнакомого мальчика в свой автомобиль.

Само по себе это не преступление и ничего не доказывает, но, к счастью, Ольхович повел себя неадекватно, стал угрожать и сопротивляться, а под конец и вовсе ударился в истерику. Повезло и в том, что рабочий день закончился, а на дежурство заступил матерый следователь старой закалки, и ему понадобилось всего полтора часа, чтобы расколоть Ольховича.

Как только тот понял, что сию секунду за ним не придут и не выручат, он немедленно начал каяться и валить все на Глеба Ижевского.

Покаяние было униженным и подробным, но вскоре Ольхович снова впал в истерику, и кончилось тем, что его пришлось госпитализировать в психиатрический стационар.

– Как там твоя подружка? Держится? – спросила Ирина.

– Ой, Настя так рада, что к ней не стали придираться за то заключение, что нет сил переживать из-за Глеба. И потом ни одна любовь не устоит против обосранных штанов.

– В смысле?

– А ты не знаешь? Когда Ижевского арестовали, он обделался со страху. Так и вели через всю прокуратуру.

– Фу, Алла! Я же ем.

– И все же согласись, – хихикнула Аллочка, – излечивают подобные казусы от любви и душевной привязанности. Короче говоря, счастлива она.

– Хорошо. Слушай, а ты уверена, что в этот раз мы не ошиблись?

Алла фыркнула.

– Нет, правда. Ведь у Еремеева тоже была стройная концепция, такая логичная, что грех было не поверить. Вдруг и тут логика увела нас от истины и Глеб просто неприятный тип, которого все ненавидят, а Никита Иванович просто сошел с ума?

– Не, не переживай, – Алла засмеялась и взяла новую шоколадку, – Ольхович отлично признался, прежде чем чердак у него потек. Захоронения указал, про которые никто не знал, кроме него.

– И много их?

– Да порядочно. Шесть точно указал, но наверняка еще есть.

Ирина нахмурилась:

– Слушай, я не знаю даже, кто из них отвратительнее. Ольхович был действительно не совсем адекватен, во власти своей жажды, а Глеб? Мог взять маньяка после первого эпизода, но позволил ему убить еще как минимум десять человек, и ради чего? Ради жалкой должности в городской прокуратуре?

– Да он такой же. Мне кажется, если бы ему пообещали, что за это ничего не будет, он бы еще в универе нас всех убил. В общем, не волнуйся, все правильно сделали, жаль только, что не ты будешь судить.

– До этого еще далеко, – улыбнулась Ирина, – следователь еще поседеть успеет, пока со всем разберется. Один обвиняемый – псих, второй сам юрист… Не завидую ему.

– Работа такая, – улыбнулась Алла, – порой трудная, порой грязная, но куда без нее.

Обыск продолжался целый день. Лариса безучастно смотрела, как чужие равнодушные люди переворачивают ее шкафы, роются в белье, перелистывают книги.

Узнав, что Никита два месяца держал ее в плену, следователь посочувствовал и передал ей ключи, так что теперь она была совершенно свободна. Деньги на первое время есть, и у нее на книжке еще пятьсот рублей. У Никиты тоже есть вклад, но его, наверное, конфискуют, или как там принято.

Главное, что она теперь свободна и может идти, куда хочет, только весь фокус в том, что ей некуда идти.

Действительно, тварь поганая, жена убийцы.

Следователи ушли, простившись с ней тепло и сочувственно, и Лариса принялась наводить порядок.

Руки автоматически складывали рубашки мужа, поправляли стрелки на его брюках, ставили книги обратно на полки, а в голове крутилась только одна мысль «Как ты могла?».

Она много лет просыпалась рядом с этим человеком, готовила ему, подавала еду, а когда он приходил поздно, помогала раздеться и вздыхала: ах, сколько же ему приходится работать, и не знала, что он только что убил человека.

Не знала, но чувствовала.