Ольга Ш. - Вразнос

Я сердилась прежде? Это когда? Не упомню! Ну, это так было, пустячки!

Я высовываю мордочку из-под одеяла — давай оденемся и гулять? Вместе, конечно вместе! И мы идем гулять, крутя головами на диковины, как дети. Права Настенька, он — то, что мне надо. И даже кожаные штаны — смешные.

И Черный Алекс опять — адекватный, тихий, послушный, слегка безумный, сокровище, других таких нет, и я молодец, что отрыла такое.

Так меня и надо: за ногу — и нишкни!

Сашечка исчезает на месяцы. Скользнул по небу — и нет. У меня начинает болеть спина, я жалуюсь, сплю, начинаю забывать вынуть линзы. Просто усталая женщина за тридцать.

Дни идут один за другим, как серые ослики.

И вдруг он возникает на минуту, распарывает спокойную ночь звонком.

Я выскальзываю из квартиры, даже не позаботившись слепить откорячку — просто ушла.

Нет меня.

Если Макс заглянет в мою комнату, где я, предположительно, вижу десятый сон… ну что ж, позвонит. Тогда и решу, как выкручиваться.

Я в другой вселенной.

Наша лестница — черный корабль, идущий под воду.

Оказывается, пока я скучала и кисла — на Земле все стало резче и грубее. Алфавит усох до названий авиакомпаний и адресов дилеров. Количество любви в руки населения резко уменьшилось, и даже моя кроха ценна.

Он сидит на подоконнике, как стриж. Он совсем почернел, стал птицей с человеческим членом, я едва разбираю его свист:

— Я столько пил! Столько! Я думал — сойду с ума! Ухожу в комнату с бутылкой водки — а Колян так: «ну — спокойной ночи!». Предатели!

Но как его можно послать? Джейн — сильная женщина.

Как его можно посметь огорчить? Гадина. Найти и нашлепать мерзавку.

— Давай! Иначе мы его потеряем! — расстегивает ремень.

Пока он стучит и делит, и белые следы от самолета вырастают на подоконнике — я поддерживаю огонь.

— Давай, давай!

Мы его не потеряли. Может, он теперь не стоит миллион, просто мясной цилиндрик с нервными окончаниями, но — не могу его бросить.

Если брошу — мое время станет совсем немыслимым, расползется дырами, как изъеденное молью. Я — не Джейн. Я не могу выбирать.

А он сидит на подоконнике, скорчившись, и злобно смотрит за окно. Там все серо, а здесь все использовано.

Все равно.

Он опять исчезает.

— Понимаешь…. — голос переключается на «интим».

Комната меняется, свет стал мягче, мы склонились друг к другу, как дети, — шепчемся. Мы голые и упоротые и пьяны. И сейчас что-то скажем… новое, что раньше не говорили.

Секс — что секс! Главное, начать, а тело подскажет. Нет, сейчас — время интимности. Не секса. Время идти глубже, трогать запретное. Очень хочется что-то такое найти… голенькое, новенькое, за что еще не дергали.

Он ходит по комнате. То так повернется, то так пройдет. Нет. Нужно что-то еще. Ночь провисает, становится липкой. Ему надоело вальяжно ходить перед зеркалами, отражаться — где? — да все там же, все в моих глазах. И сколько ни пытались — не удалось сказать, ухватить что-то новое. Он потирает руки: что бы еще? Порвать, замутить, жахнуть?

— Взбодримся? — на стеклянном столике появляются — новые линеечки для прописей.

— Понимаешь… У тебя ведь нет, — говорит он с изумлением… — У тебя… как это… — You don’t have an evil bone in your body.

То есть: ты — добрая до самых печенок, ты сама доброта и ничего, кроме доброты. Он меня испытал и пришел к выводу: не предаст. Намеренно не предаст. Да-да-да. Со мной безопасно.

Перевод: ему не интересно. Ему хочется — приключение, риск. А я — просто добрая.

— Я, знаешь, все могу изменить… — говорит он, выпрямляясь, потягивая носом. — Вообще мог бы все бросить и пойти в эскорты.

Конечно можешь! Измениться в одночасье, пойти в эскорты, стать барабанщиком, джазменом, «вообще все бросить!!!». Можешь. Все равно это будешь ты. Ты — это не то, что ты производишь: музыка, секс. Ты — это ты. Источник. Киваю: да-да. Ты так активно существуешь. Я так активно — желаю. Весь этот роман — это побег от сна.

Я боюсь упасть в сон и проснуться старой, с жирной спиной и тусклым пыльным запахом тела. Чувства? Какие чувства, кроме страха: свет выключат — и все закончится?

Взбодриться? Конечно — да!

Что-то надо еще выжать из ночи.

Он трясет головой. Ночь как долгая дрожь. Tense.

— Сделать тебе массажик?

— Давай! — как будто это такая новая, свежая идея, как будто это не происходит каждый раз.

Мускул за мускулом, напряженные, расправляются и засыпают под моими руками.

Прокатываю пальцы по мускулам. Словно тромбы растекаются, размягчаются под пальцами.

— Когда ты играешь — они тебя вообще слышат? Я о чем… А они — ну, обычная же закостенелая публика! Подписались — и ходят… От скуки ходят. По привычке ходят. Чтоб себя почувствовать культурными — ходят… Но ты же про другое, да? Вот ты им играешь — и?.. Они же — не ты!

Сашечка раскачивает вопрос, как зуб, он — сейчас скажет мне — правильно. Как надо.

Правильно ответит на мой неправильный вопрос.

— Да, мне надо их — так, — он сжимает ладонь, подтягивает к груди, потом разжимает. — Мне их всех надо — завоевать, повести. Чтоб слушали только — меня… Энергия! Понимаешь?

Он слегка разводит ладони. Вижу его — в концертном зале. Он питает зал — питает своими руками. Руки на клавиши — и по пуповинам струн течет — жизнь.

Но насколько это? Надолго? Музыка — пока слышна музыка? Секс — пока секс?

Сашечка показывает, как он умеет — держать. Питать. Подключаться. На час.

И плевать, куда они опять упадут — уйдут — рассыпятся — когда разбредутся с концерта.

Слегка портит дело, говоря:

— Нет работы трудней! Что вот этот твой делает? Цифирки? Ха! Тут — надо… излучать энергию. Это — работа! Понимаешь? Ра-бо-та!

— Подожди вот, я тебе сыграю… Свое.

Выползает из-под рук, садится к пианино.

В черном коробе музыки ворочаются глухие, несвязные ноты.

— Это я сочинил… Понимаешь… Тогда.

«Тогда» — когда Джейн исчезла. Черное время, про которое говорим — шопотом.

Не музыка — отдельные больные ноты. Одна за другой ложатся умирать в снег. Музыки не получилось. Боль.

Я понимаю. Музыка тебя не поняла, а я — пойму.

Последняя покалеченная нота подсыхает на песке.

— Ну, ладно, — встряхивается, идет к столику. — Еще?

Да, понимаю. Такой вирус несчастья через музыку — не передашь. И — хорошо. Пусть будет — Рахманинов.

Иди сюда. Не дрожи. Давай я помассирую тебе спинку, на которой — черной коростой осело, застряло все: и Джейн, и мокрая ночь за окном, и Рахманинов, и «энергия».

…Он еще отвечает — но уже уютно падает в сон.

Промежутки между словами становятся все дольше. Слова, как разреженные бусины, свободно катаются влево-вправо…